Читать книгу - "Все, кого мы убили. Книга 2 - Олег Алифанов"

– Когда она уходит в Одессу?

– Нынче же. Уже погрузили уголь.

Ничего более удачного представить я не мог. Я спросил генерала, может ли он приказать незамедлительно доставить на стимбот моё письмо Анне.

– Князь Александр Николаевич Голицын, – неспешно начал он, подбирая слова, и мы обменялись многозначительными взглядами, – ещё летом тридцать первого года отправил письмо графу Воронцову, ответственному за паровое сообщение между Одессой и Константинополем, с просьбой строго следить, чтобы все письма на стимботы не проносились тайно, а только через почтовую контору миссии. Прошу отнестись к этому серьёзно: по вопросу сему заседал Комитет министров.

Я не мог скрыть раздражения, поскольку никак не успел бы оформить свой пакет надлежащим образом.

– Ко всему, что делается князем Голицыным, я с некоторых пор отношусь чрезвычайно внимательно, – процедил я сквозь зубы.

– А вы не язвите, письмо ваше я отдам своему офицеру, едущему этим судном.

Я едва не обнял его от счастья. Неожиданно меня озарила мысль.

– Ведь у вас, Николай Николаевич, в Константинополе связей тоже не счесть. Не окажете ли небольшую услугу, результат которой я мог бы использовать у египетского паши?

– Извольте, рад помочь.

– Мне хотелось бы посетить библиотеку сераля.

– А одалык султана вы не желаете навестить с инспекцией? – расхохотался он. – Братец мой недавно высказал мыслишку, что султан уже ничем, кроме гарема, не правит… Христианам путь в сераль заказан. С этим придётся мириться так же, как и с существованием Порты.

Я счёл нужным объяснить:

– В письме ко мне брат ваш высказал предположение, что Дмитрий Дашков тайно посещал библиотеку. Во всяком случае, тот в своих… – я слегка замялся, – путевых заметках приводит имена христиан, проникавших туда. Например, генерал Себастьяни.

– Будет вам известно, что этот матёрый лис снова обретается где-то поблизости и вновь плетёт козни против государя.

– Вы полагаете его опасным?

– Если встретите, постарайтесь избежать схватки с ним. Вы в ту пору только родились, когда он уже жонглировал судьбами мира и войны.

– Обещаю, – мне хотелось вернуться к волновавшей меня задаче. – Мне известно, что Мегемет Али покровительствует наукам и искусствам, и некогда библиотеки Египта первенствовали в мире. И я предполагаю использовать это для…

Я запнулся. Он, щурясь, смотрел на меня, и я почувствовал, что снова сказал несколько лишнего, так что теперь не мог сообразить, как выпутаться без обмана перед своим благодетелем.

– Хорошо, – к моему облегчению прервал он, поднимаясь и показывая, что аудиенция окончена, – чёрт возьми, я не понимаю и не имею времени разбирать ваши с Андреем замыслы, но постараюсь устроить. Впрочем, не слишком рассчитывайте на успех. Времени мало.

В приёмной вручили мне одно целое письмо и распечатанную записку. «Дорогой коллега! Вы можете справиться обо мне в английском консульстве в Александрии…»

Положительно, мой Прохор был талантливейшим из пройдох. В коридорах озирались на меня, когда, не в силах более сдерживать громового смеха от его находчивости, покидал я стены посольского дома.

Письмо же от Андрея Муравьёва я прочёл позже, в уединённой беседке старого сада, где ещё совсем недавно мы с Анной позволяли себе вздыхать в мечтаниях о будущем нашем счастье.

«Надеюсь, ты не почёл меня за болвана, Рытин, когда разбирал странствия стародавних поклонников из Руси, но я опасался, что моё послание будет вскрыто недругами. (И вовсе не жандармами.) Бумагу, которую держишь ты в руках, передаю я через брата, посему могу писать откровенно. Конечно, ты не сразу заметил, что перечислил я те путешествия, кои затрагивали Египет, более того, начинались часто с него. Ты сказал бы, верно: я-то заметил не сразу, ибо не знал разгадки, а тот кто знает, увидит мигом всю исподнюю, так что скрывать нужды не имелось. И всё же погоди осуждать меня за твой нелёгкий путь. Я уже писал, что близок к постижению некоей тайны, и давно забросил наживку, так что это только ещё одна. Почему же наживки мои не видны простой рыбе? Да потому что я намеренно возмутил воду, чтобы никакой случайный карась не клюнул, а только та щука, которая верно знает, где искать. Не скрою, с неких пор ощущаю на себе какое-то чересчур пристальное внимание, и оно мне не по душе. А пуще того, не желаю бросать на тебя тень».

«Раньше надо было беспокоиться!» – чуть не вскричал я, вскочив на ноги. – «А то в прошлых твоих письмах только и читалось, что радость открытий запертых кем-то дверей».

«Вот вопрос, который задал я себе: что заносило русских паломников в Африку, где и следов-то святынь осталось совсем немного? Уж не корни чудодейственных растений, о которых говорилось в хождениях при царях Иоаннах! Первоначально я уж почти поверил в Ковчег Завета, якобы скрываемый в одном из метохов у коптов.

И вот что ещё. Ты, словно Кассандра, предрёк мне неприятности, даже не ведая всей предыстории, кою я не решился целиком описать. Итак, моя та единственная встреча с господином Воробьёвым окончилась пустым разговором о его начатой картине «Персей сражается с медузой Горгоной». Дашков меня не принял вовсе. Я, конечно, не сдержался, написал обоим: ему и Воробьёву, весьма учтиво на мой вкус. Первому задал вопрос, каким способом ему удалось подкупить хранителей библиотеки, у второго испросил разрешения взглянуть на этюды из сего книгохранилища. Ответов я конечно не получил. Это странно, ведь, если отбросить их личную неприязнь, коей существовать не может (разве что профессор таит обиду от лица невезучего Аполлона м-м Волконской) то ответ в духе, мол, вы ошиблись, оказался бы необременительным для обоих. Представь, мы, наконец, встретились с Дмитрием Васильевичем на собрании Общества любителей словесности. Он делал вид, что не помнит просьб моих, и на прямой вопрос о библиотеке сераля столь же прямо уклонился (мол, туда не проник и проч.) Рассуждал вновь об интересе к Диодору, тот-де много писал о древних славянах, живших в Сирии и Финикии, а во времена Троянской войны овладевших Причерноморьем, Европой и основавших Венецию. Но спустя полчаса подстерёг меня… где бы ты думал? – в библиотеке, и попросил (тут я настаиваю на просьбе, а не на приказании) не вмешиваться в дело сие, ибо оно не только чревато опасностями, но и непостижимо. Глупо, сказал он, ставить на кон тысячу в попытке сорвать банк с алтын. Я возразил в том духе, что его медяк стоил поста товарища министра. На что он прошептал горячо следующее: «Вы не поняли, друг мой. Я исполнил своё поручение, не ввязываясь в игры, а вы ввязываетесь, не исполнив. Что хотите вы узнать? Зачем кому-то нужно то, о чём вас попросили? Допустим, вам станет известно сие, а дальше – остановитесь ли вы? Пустым вопросом вы поставите на кон свою карьеру и жизнь, а выловите грош неполных сведений о неизвестном деле, и эта ржавая никчёмная полушка станет жечь вас пуще прежнего гроша. И вот ещё. Я навёл справки о вас. Если бы я не знал вашу семью, то решил бы, что вас подослали враги. Счастье, что мы, кажется, по одну сторону, хоть вы того не сознаете, иначе вам пришлось бы туго».