Читать книгу - "Золотая пыль (сборник) - Генри Мерримен"

По официальным подсчетам, там имелось тридцать пять тысяч человек. В действительности же едва ли можно было выставить против неприятеля тысяч восемь. Остальные были больны или ранены. У этих людей не было никакого патриотического духа, вряд ли даже их связывал общий язык.

Здесь оказались солдаты из Африки и Италии, из Франции, Германии, Польши, Испании и Голландии. Большинство из них – новобранцы, неопытные и жалкие. Все они бежали от страшных казаков, крики которых: «Ура! Ура!» – преследовали их даже во сне. Они пришли в Данциг не для того, чтобы сражаться, но чтобы лечь и отдохнуть. Они были остатками Великой армии – подкрепление, притянутое к границе, которую многие из них никогда не переходили. Московская армия вся полегла под Малоярославцем, на Березине, в Смоленске и Вильне.

Эти беглецы искали в Данциге спасения. И Рапп, переходя через мост, сделал недовольную гримасу, ибо понял, что и тут им не найти покоя.

Укрепления существовали только на плане. Рвы были заполнены снегом, реки замерзли, все работы остановились. Данциг находился во власти первого пришедшего. В двадцать четыре часа все кузнецы города начали ковать топоры и ломы. Рапп собирался освободить замерзшую Вислу. А данцигцы громко смеялись.

– Она снова замерзнет в одну ночь, – говорили они.

И действительно, она замерзла. Но Рапп и на следующий день заставил ледоколов работать. Он приказал, чтобы день и ночь лодки двигались по воде, которая лениво текла, отяжелевшая от желания заснуть и обрести покой. Он приказал инженерам приняться за работу в заброшенных укреплениях. Но почва была крепка, как гранит, и кирки отскакивали в руках рабочих, не оставляя следов на поверхности земли. Данцигцы снова смеялись.

– Земля промерзла на три фута в глубину, – говорили они.

Теперь каждую ночь термометр показывал от двадцати до тридцати градусов мороза. А был только декабрь – начало зимы. Русские приблизились к Неману и с каждым днем подходили все ближе. Данциг был переполнен больными и ранеными. Голодное войско смертельно устало, замерзло и пало духом. Было всего несколько докторов, не хватало припасов – ни лекарств, ни мяса, ни овощей, ни спирта, ни фуража. Неудивительно, что данцигцы смеялись. Рапп, которому приходилось полагаться на южан: итальянцев, африканцев и немногих французов, людей, мало привыкших к холоду и тягостным условиям северной зимы, – не обращал внимания на этот смех. Это был человек среднего роста, с круглым толстощеким лицом, маленьким носом и, прошу покорно, с бакенбардами. Он ни на минуту не допускал, что его дела безнадежны. Рапп разводил громадные костры, чтобы отогреть землю, и строил укрепления.

– Я советовался, – сказал он впоследствии, – с двумя военными инженерами, способности которых равнялись их преданности: с полковником Ришманом и генералом Кампредоном.

А современные образованные англичане скажут вам совершенно серьезно, что в мире нет армии, подобной английской, и ни одного генерала, подобного последнему любимцу английской журналистики.

Дни стали очень коротки. И было уже темно, когда внимание солдат, в обязанности которых входило постоянно двигаться по реке на лодках, было привлечено криками с противоположного берега.

Они оглянулись и заметили выделявшееся в снежной дали очертание человека, неузнаваемого под множеством одежды, столь знакомой в то время Восточной Европе. Тогда для живших вблизи дороги, ведущей в Москву, потеряло весь забавный смысл переодевание, например, бравого артиллериста в дамскую меховую накидку.

– А, товарищ! – сказал один из лодочников, итальянец, говоривший по-французски и научившийся мореходному искусству в Средиземном море, у вод которого он никогда уже не будет заниматься своим ремеслом. – Вы из Москвы?

– А мы земляки? – спросил пришелец, споткнувшись о планшир.

– Нет, старый хрыч! – ответил итальянец с готовой откровенностью пьемонтца.

В виде возражения новоприбывший поднял грубо забинтованную руку и медленно повел ею из стороны в сторону, как бы отклоняя такие личные намеки при столь коротком знакомстве.

– Неделю назад, когда я вышел из Данцига с поручением в Ковно, – небрежно сказал он, – повсюду можно было перейти через Вислу. Теперь я бродил по берегу с полмили и не нашел перехода. Можно подумать, что в Данциге теперь есть генерал.

– Там Рапп, – ответил итальянец, проталкивая лодку сквозь плавучий лед.

– Он будет рад меня видеть.

Итальянец посмотрел на него из-за плеча и коротко, иронично рассмеялся.

– Барлаш… из старой гвардии, – объяснил новоприбывший небрежным тоном.

– Никогда не слыхал о таком.

Барлаш поднял повязку, которую он все еще носил на левом глазу, чтобы лучше разглядеть феноменального невежду, но ничего не сказал. Причалив к берегу, он кивнул головой, на что лодочник выразительно сплюнул.

– Может быть, у вас наберется в кошельке на стаканчик, – намекнул он.

Барлаш исчез в темноте, не удостоив его ответом. Через полчаса он уже стоял на ступеньках дома Себастьяна на Фрауэнгассе. Идя по улице, он обратил внимание на доказательства энергичности французов: многие дома были забаррикадированы, и в конце улиц, спускавшихся вниз к реке, возвели частокол. Повсюду шныряли солдаты. Подобно Самуилу, у Барлаша звенело в ушах от блеяния овец и мычания быков.

Дома на Фрауэнгассе были тоже забаррикадированы, многие окна на нижнем этаже – заделаны. Дверь дома номер тридцать шесть была заперта на засов, ни один луч света не проникал через оконные ставни. Барлаш постучался и подождал. Ему показалось, что он слышал какое-то тихое движение внутри дома. Он снова постучался.

– Кто там? – спросила Лиза, стоявшая как раз за дверью. Она, по-видимому, была там все время.

– Барлаш, – ответил солдат.

И засов, который он, опытный в такого рода делах, сам предварительно смазал перед уходом, быстро отодвинули.

За дверью Барлаш увидел Лизу, а за ней – Матильду и Дезирэ.

– Где хозяин? – спросил он, оборачиваясь, чтобы собственноручно запереть дверь.

– Он в городе, – ответила Дезирэ натянуто. – Откуда вы?

– Из Ковно.

Барлаш осмотрелся вокруг. Сам он сильно покраснел, и свет лампы, висевшей над его головой, сверкал на льдинках, которые примерзли к его бровям и растрепанным усам. В тепле его платье начало оттаивать, и вода закапала на пол, как во время дождя. Тогда Барлаш увидел лицо Дезирэ.

– Он жив, говорю вам, – резко произнес солдат, – и здоров, насколько это мне известно. Мы в Ковно получили сведения о нем. У меня есть письмо.

Он распахнул шинель, затвердевшую, как картон. Под шинелью на нем оказалась надета русская мужицкая овчина, а под ней – остатки его мундира.

– Собачья страна! – пробормотал он, согревая свои пальцы.

Наконец Барлаш достал письмо и передал его Дезирэ.