Читать книгу - "Из тьмы. Немцы, 1942–2022 - Франк Трентманн"

сложившуюся ситуацию. Казни, репрессии и голод оказывались “необходимостью” из-за предшествовавшей им идеи о том, что еврейские и “азиатские” враги замышляют крушение Германии. Идеология узаконивала действие. Это было важно не только для психологической самооценки преступников. Это позволяло им переложить вину на жертв128.

Далеко не все немцы с готовностью становились преступниками. В нескольких случаях немецкие офицеры не подчинялись приказам и придерживались общепринятых правил ведения войны. Один из подобных драматических случаев произошел в сентябре 1942 года: Вернер Хартенштайн, командир подводной лодки U-156, начал спасательную операцию, узнав, что на только что потопленном лодкой транспорте “Лакония” находилось 2 тысячи гражданских лиц и военнопленных; хотя ему и оказавшимся поблизости немецким подлодкам пришлось прекратить операцию из-за атаки американских бомбардировщиков, все же около тысячи человек удалось спасти. Но на общем фоне все это было редким исключением. Неделю спустя адмирал Карл Дёниц приказал больше не спасть вражеских солдат129. В апреле 1944 года на Корфу произошло драматичное событие: комендант острова Эмиль Йегер пытался остановить депортацию местных евреев; он доказывал, что это разрушит “нравственный авторитет” оккупантов среди местных жителей. К июню всех евреев Корфу вывезли в Аушвиц130. Но даже в концлагере оставался выбор. Фриц Брингманн был младшим сантехником и санитаром (Sanitäter) в лагере Нойенгамме под Гамбургом. В 1942 году он получил приказ сделать смертельные инъекции советским пленным, больным тифом. Но отказался, и его оставили в покое.

После войны преступники на суде в Нюрнберге как один прибегали к концепции Befehlsnotstand: их руки, говорили они, были связаны, а неподчинение приказу было бы самоубийством. Нам придется провести разграничение между необходимостью предполагаемой – субъективным страхом того, что за неповиновением последует наказание, – и объективной. В свете возрастающего числа казней пораженцев и дезертиров чувство предполагаемой необходимости может быть вполне правдоподобным; подчиненные Рёзера, конечно же, знали о том, что он наказал солдата за отказ расстреливать женщин131. Брингманн в 1946 году рассказывал на суде, что он ожидал наказания и удивился, когда его не последовало. И все равно число людей, понесших серьезное наказание за отказ совершить убийство, было ничтожно малым. Например, в июле 1942 году офицер запаса Альберт Баттель пытался помешать облаве СС на евреев в Пшемысле в Юго-Восточной Польше, эвакуировал нескольких из них и определил под защиту армии; опять же Баттель, хотя и присоединился к нацистской партии в 1933 году, принадлежал к старшему поколению. Он родился в 1891 году, был католиком и юристом и до войны получал выговоры за дружбу с евреями. Гиммлер был в гневе и обещал арестовать его в тот момент, когда война закончится. Но вместо этого в 1944 году Баттель вышел в отставку по причине болезни сердца132.

Изучение восьмидесяти пяти дел показывает, что для сорока девяти человек отказ совершать убийство не имел совершенно никаких последствий. Пятнадцать человек отделались выговором или угрозой концлагеря (оставшейся на словах). Четырнадцать перевели в другую часть или отправили обратно в Германию. Семерым отменили повышение в звании. Пятеро на некоторое время оказались под домашним арестом. Четверых заставили рыть ямы или стоять в оцеплении. Трое вышли в отставку. Еще троих перевели в более опасные части. И лишь одного отправили в концлагерь, но даже здесь угрозы для жизни не последовало. Это был случай обер-лейтенанта Клауса Хорнига, командира полицейского батальона 306 в городе Замосць в октябре 1941 года. Он сказал своим подчиненным, что расстрел 780 беззащитных русских пленных был бы нарушением законов войны и повторением методов советской тайной полиции. Он не желал иметь с этим ничего общего. И он тоже был католиком и юристом. Расстрел взяла на себя другая часть. Хорнига отправили в Бухенвальд, но не как обычного заключенного; он находился под арестом на время расследования и продолжал получать свое офицерское жалованье. В конечном счете его приговорили к пяти годам тюрьмы. Его преступлением был не отказ убивать, а деморализация войск посредством произнесения перед солдатами речи об их праве отказываться исполнять незаконные приказы. 11 апреля 1945 года его освободили американцы133.

Большинство этих дел связано с офицерами, которые имели представление о военном праве. Несколько из них просили о переводе из концентрационного лагеря или Einsatzgruppen во фронтовую часть. Другие стреляли мимо или позволяли еврейским пленникам сбежать. Записи неполны и не позволяют реконструировать мотивы этих офицеров – почти половина из них не дала конкретного объяснения своим действиям. У тех, кто находил его, сочувствие к жертвам не всегда преобладало. Пятнадцать человек оправдывали свои действия тем, что приказы были незаконными. Для семерых расстрел противоречил их представлениям о воинской чести. Еще семеро говорили о нервном расстройстве. Двое переживали из-за политических последствий. Только двадцать три приводили нравственные доводы – частью религиозные, частью гуманистические, – и даже здесь порой присутствовали специфические личные факторы, пробуждавшие совесть, а не уважение к жизни как таковой. Один солдат говорил, что отказался убивать женщин и детей потому, что думал о своей жене и детях. Другой не смог нажать на курок, так как знал одного из евреев, выведенных на расстрел.

Трагический вывод состоит в том, что нацистам не нужно было запугивать солдат, чтобы устраивать массовые казни. При желании отказаться от участия в преступлениях могли бы и многие другие, и их жизни ничего бы серьезно не угрожало. Некоторые солдаты действительно могли бояться возможного наказания, но были и другие, не менее важные факторы: широко распространенное убеждение в том, что приказ есть приказ и его нужно выполнять вне зависимости от его преступного смысла; вера в нацистское руководство, антисемитизм, социальное давление и страх оказаться изгоем.

Страшный выбор

Концентрационные лагеря представляли собой особую вселенную, полную насилия, противостоять которому было трудно всем ее обитателям – как заключенным, так и охране. Насилие было повседневной валютой концлагеря, распределявшейся через иерархическое разделение труда от лагерной администрации наверху до Kapos (уполномоченных заключенных) внизу, державших других заключенных под контролем134. Цементная фабрика в Голлешау (Голешув) была одним из лагерей-сателлитов Аушвица и сценой для особенно гнусного дуэта, демонстрирующего, насколько легко насилие вырастает до садизма. Комендантом лагеря был Иоганнес Мирбет, Kapo – Йозеф Киршпель. Мирбет, родившийся в Мюнхене в 1905 году, происходил из семьи ремесленников и был опытным плотником. В 1931 году он вступил в СС и в нацистскую партию. В начале 1941 года он стал охранником в Аушвице. Два года спустя, в апреле 1943-го, Рудольф Хёсс назначил его комендантом Голлешау. Киршпель, бывший девятью годами старше, также происходил из семьи ремесленников, но попал в криминальную среду и прошел путь