Читать книгу - "Меч Вайу - Виталий Гладкий"

Тимн, полулежа на камышовой подстилке и ощущая в израненном теле благостное состояние покоя и умиротворенности, с удовольствием прислушивался к неторопливой, журчащей весенним половодьем, речи своего спасителя. Благодарность переполняла кузнеца, но непривычный к бурному проявлению чувств, он только смущенно покрякивал и весело улыбался в ответ на добродушные шутки старика, чей единственный глаз излучал тепло и ласку. Сильный и чистый голос старика убаюкивал и в то же время пробуждал новые силы; железные мышцы кузнеца трепетали, словно стволы молодого осинника под напором весеннего ветра. Наконец голос старика стал тише, и его тощая высокая фигура, окутанная дымом костра, постепенно растворилась в первых лучах восходящего солнца. Тимн, уронив голову на хрустящий камыш, задремал…

Проснулся он к полудню. Тело, все еще во власти крепкого сна, было вялым и непослушным, но кровь струилась по жилам, все убыстряя свой бесконечный бег, и сердце стучало сильно и часто.

– Вставай, вставай, лежебока! – старик протягивал Тимну глубокую миску с горячей похлебкой. – На, поешь…

Только теперь кузнец почувствовал, как сильно он проголодался. Миска опустела в один миг, и старик, посмеиваясь, опять наполнил ее до краев. Лишь третья порция похлебки и большой кусок мяса насытили кузнеца. В завершение обеда старик подал ему небольшую чашу с темно- коричневым напитком.

– А это лекарство. На вкус препротивное, – поморщился он, – но пить нужно. Ты особо не смакуй…

Лекарство было и впрямь не мед, но Тимн мужественно проглотил тягучую горечь; она огнем обожгла желудок и прокатилась по телу.

– У-у-ух… – замахал он руками; вонючий и горький настой даже слезу вышиб.

– Запей, – плеснул старик в чашу кислого козьего молока. – Ничего, потерпи. Нужно рану очистить и кровь взбодрить – ты ее много потерял. А это возьми на память, – протянул почерневший от запекшейся крови наконечник стрелы. – Хорошо, что не отравленная; но глубоко сидела…

Вдруг, кинув взгляд за спину Тимна, резко и повелительно приказал:

– Сиди и не двигайся! Не оборачивайся!

И засвистел тонко, тягуче. Затем быстро вскочил на ноги и куда-то ушел. Через некоторое время старик возвратился и слегка виноватым голосом сказал:

– Ты уж не обижайся на меня. Это были… мои подопечные. Тебе пока не нужно их видеть. Вот окрепнешь, тогда… И главное – ничего не бойся. Но без меня никуда не ходи, будь около шалаша.

А мне нужно сети проверить. Я скоро вернусь…

Уже больше недели жил Тимн у старика. Рана затягивалась быстро, но сказывалась потеря крови – иногда не хватало сил пройти десяток шагов по тропинке: в глазах темнело, сердце колотилось в груди, словно маленький молоточек о наковальню, быстро и гулко; обильный пот крупными каплями орошал лоб, поташнивало. Старик поил его своими снадобьями по три-четыре раза на день, втирал в тело какие-то мази, заставлял дышать приторным паром отваров, но слабость не оставляла тело кузнеца. Временами им овладевало полное безразличие, и он днями лежал в шалаше. Тимн отказывался от пищи, и даже заставить его пить целебные настои старику стоило большого труда.

Старик подолгу сидел рядом, внимательно наблюдая за ним, но попыток вывести его из этого состояния не делал; то ли не мог, то ли не находил нужным.

Как-то под вечер он куда-то исчез и возвратился, когда солнце скрылось за горизонтом. Тимн, завидев его, невольно вздрогнул: одежда старика – длиннополый кафтан, сшитый из беличьих шкурок, и кожаные шаровары – была подпоясана змеиной шкурой, а лицо разрисовано белой и красной красками. На голову старик водрузил ярко начищенный бронзовый обруч; к нему крепились козьи рога, окрашенные в черный цвет.

Не говоря ни слова, старик подбросил в костер дров и несколько пучков сухой травы. Затем подошел к Тимну, раздел донага, подвел к костру и усадил на плоский камень. Тимн, вялый и послушный его воле, сидел безучастный ко всему: мимолетное возбуждение, вызванное странным нарядом старика, прошло, и тупое равнодушие снова овладело им. Тем временем старик, бормоча заклинания, поставил на костер большой глиняный горшок, налил в него воды и бросил несколько горстей желтого порошка; бурое облако окутало горшок, на миг притушив яркие языки пламени.

Жалобно заблеял черный козел, которого старик принес в жертву богам; отхлебнув глоток его крови из небольшой жертвенной чаши, старик дал выпить Тимну. Затем, макнув пальцы в кровь, он провел несколько полос на лбу и щеках кузнеца.

– Прими мою жертву, могущественная Апи! – голос старика взметнулся ввысь, к первым звездам. – Ты, матерь всего живого, будь милостива к своим детям…

Запахло паленой шерстью и горелым мясом – старик брызнул несколько капель крови в костер, бросил туда кусок козлиной шкуры и ломтик мяса.

– Подставь свои ладони, о мудрая и многоликая, забери боль нашу, исцели тело и душу сына своего. Мать матерей, не держи обиды на детей своих неразумных… – старик бросал в огонь зерна пшеницы и ячменя.

Костер разгорался. Пламя поднялось уже вровень со стариком, а он все ходил вокруг костра, выкрикивая заклинания и молитвы. Тимн сидел словно истукан, наблюдая за своим врачевателем. В голове у него шумело, мысли путались, он перестал ощущать даже боль. Изредка легкий ветерок подхватывал на лету снопы искр из костра, а то и горящий уголек, и швырял на обнаженного кузнеца, но он равнодушно смотрел на пятнышки ожогов и не пытался стряхнуть крохотные обжигающие светлячки. Старик все убыстрял движения; он, казалось, порхал, словно огромная сказочная птица, привязанная за крыло к невидимой нити внутри костра.

Неожиданно старик завел высоким, чуть надтреснутым голосом заунывную мелодию на незнакомом Тимну языке. Ее звуки то терялись в ночном мраке, окружавшем костер, то вдруг вырастали в огромное языкатое чудище, которое притаилось в огне и плевалось дымом и жаром.

Звуки исподволь проникали в сознание, лаская материнскими руками и вызывая видения далекого детства. Огрубевшая душа кузнеца, привыкшая к виду крови и жестокостям, таяла, словно воск в ясный летний день. Широкая беззаботная улыбка появилась на бородатом лице Тимна, и он, прикрыв глаза, принялся напевать древнюю песню сколотов, посвященную Гойтосиру[67], мотив которой переплетался с песней старика.

Вдруг голос старика оборвался на высокой ноте, и в обрушившейся на Тимна тишине послышалось леденящее душу и тело шипение. Оно окружало кузнеца со всех сторон, но сил подняться и вырваться из этого кольца у Тимна не было. Его тело словно срослось с камнем, где он сидел, а обезумевшие от ужасного видения глаза готовы были выскочить из орбит: на свет костра ползли огромные, в руку толщиной, змеи. Раздвоенные языки угрожающе шевелились, словно ощупывая что-то невидимое глазу, сверкающая в отблесках костра узорчатая кожа шуршала и бугрилась волнами, страшные своей неподвижностью глаза гадов злобно горели в темноте, словно капли расплавленного металла. Холодея от сознания своей беспомощности и беззащитности, Тимн услышал тонкий свист – змеи, медленно сжимая тугие кольца, поднимали плоские треугольные головы все выше и выше, иногда сплетаясь в замысловатые узлы, и неумолимо приближались к нему. Старик куда-то исчез, и только костер, постепенно угасая, бросал кровавые блики на эту страшную картину.