Читать книгу - "Шпион товарища Сталина - Владилен Елеонский"

Затем ко мне в камеру явился Нобль. Казалось, он был искренне расстроен. На правое ухо гестаповца был наложен ватный тампон, и он был похож на клоуна, который то ли только начал гримироваться, то ли, загримировавшись, потерял часть грима по пути на арену.

Великолепный Нобль с чувством поведал мне, что помнит случай с Рунштейном, помнит, как я спас ему жизнь и помог задержать опасного государственного преступника. Он вдруг так проникновенно сообщил о том, что привык отвечать добром на добро, что я едва не прослезился.

— Дело, конечно, сложное, герр Шаталов, явно заказное, за ним стоят некие тайные могущественные силы, но я постараюсь что-нибудь для вас придумать.

Нобль ушел, а я весь день пребывал в скверном настроении. Походив по узкой тесной камере, напоминавшей школьный пенал для ручек и карандашей, который мама подарила мне в первом классе, я завалился на жесткую полку и грустно уставился в единственное окошко, больше похожее на горизонтальную щель у потолка. Сквозь нее едва сочился дневной свет.

Я зарылся лицом в подушку, которую подушкой-то трудно было назвать, точнее было бы сказать большой ватный тампон. Откидная полка с тощим матрацем была застелена одеялом из грубого ворса, он колол мне лицо, но я не обращал внимания. Я хотел только одного — быстрее уснуть, чтобы хоть во сне забыть об этом кошмаре, который так неожиданно навалился на меня.

Вечером следующего дня меня освободили. Я вышел из ворот тюрьмы и увидел… о, нет, не Хелен я увидел, к своему великому сожалению.

У ворот гестаповской тюрьмы меня встретил Гофман. Он повез меня не куда-нибудь, а в «Веселую наковальню», чтобы отпраздновать успех.

Я не мог ничего понять. Гофман с жизнерадостным смехом сообщил, что сам ничего не понимает.

В пивной Эммы дым стоял столбом. Асы люфтваффе отмечали свой триумф. Гестаповские крысы остались с носом!

Правда, не все было так безоблачно. Всем участникам драки пришло личное предписание от самого Геринга: завтра же немедленно отправляться в действующие части люфтваффе, сражающиеся в небе над Британией.

Меня встретили как боевого товарища и друга. Мы братались, не зная, что совсем скоро нам суждено встретиться в воздухе отнюдь не в качестве друзей.

Могу сказать, что одного из асов, с которым я познакомился в тот вечер, Пауля Зингера, я встретил в небе под Ленинградом осенью сорок первого года.

Новейшие скоростные бомбардировщики рвались к блокадному Ленинграду. Я атаковал один из них, а Зингер на «мессершмитте» атаковал меня.

Мне удалось поджечь бомбардировщик, в следующий миг Зингер навалился сзади. Я сумел увернуться, и мы увидели друг друга сквозь стекла наших кабин.

По договору, который являлся неофициальным кодексом чести пилотов, в случае их личного дружеского знакомства надо было ухитриться сбить вражеский самолет так, чтобы пилот успел благополучно покинуть кабину с парашютом.

Однако в этот миг немецкие бомбардировщики, потеряв свой головной самолет, сбросили бомбы в какое-то болото и повернули обратно. Пауль мгновенно вышел из боя, дружески покачал мне крыльями и исчез в вечерней мгле.

Сейчас же, в этой пивной, до предела наполненной весельем, мы были друзьями, однако на все мои расспросы по поводу нашего сегодняшнего чудесного освобождения ни Пауль, ни другие пилоты ничего толком не могли ответить. Они пили пиво ведрами, довольно смотрели в мое недоуменное лицо хмельными глазищами и периодически взрывались раскатами оглушительного смеха.

— Мы сами толком ничего не знаем, дружище!

Наконец, Пауль Зингер, или крошка Пауль, как его здесь все звали, поскольку огромным ростом, он в самом деле не отличался, сжалился надо мной и показал газету. Прочитав ее и коротко расспросив Пауля, я понял одно: не прошло и двух суток после знаменательной драки в пивной, как в главной пропагандистской газете Третьего рейха «Фелькишер Беобахтер» вышла разгромная статья чуть ли не на первой полосе, в которой четко провозглашалось, что немецкий народ не потерпит провокаций в отношении своих любимых асов люфтваффе.

Дело дошло до того, яростно вещала газета, что завистники, засевшие в структурах СД, используют свое служебное положение и сталкивают лбами сотрудников гестапо и летчиков-асов. Недавняя жаркая стычка в пивной «Веселая наковальня» свидетельствует о том, что офицеры СД совсем распоясались.

Кто выиграл от того, азартно вопрошала газета, что три сотрудника гестапо лежат в реанимации, а восемь пилотов-асов, каждый из которых имеет на счету не один десяток сбитых самолетов, томятся в полицейском подвале? Обо мне газета благоразумно умолчала, хотя и так было понятно, что судьба летчиков люфтваффе — моя судьба.

Эффектный вопрос, поставленный в конце статьи, громыхнул страшнее взрыва двухтонной английской бомбы у берлинского Рейхстага. Фюрер устроил головомойку всем, кроме Геббельса.

Газета вышла утром, а вечером Гофман привез меня в «Веселую наковальню», где пилоты шумно отмечали успех. Вот такая вышла картина тушью. В черно-белых тонах.

Оставалось выяснить, кто же так умело нарисовал ее Геббельсу. Понятно, что без его санкции такие статьи в такой газете в таком срочном порядке и в таком резком тоне не публиковались. Конечно, Геббельс любил бросать камни в огород Гиммлера, но кто вложил ему в руку камень, — вот вопрос, который продолжал чрезвычайно занимать меня.