Читать книгу - "Из тьмы. Немцы, 1942–2022 - Франк Трентманн"

разнообразие было “возможностью и преимуществом”. (Германия дошла до полуфинала, где проиграла Испании.)77

Одним из ярких образов многообразия был Месут Озиль, родившийся и выросший в Гельзенкирхене, в “ржавом поясе” страны. В 2010 году он получил медиапремию Bambi за успешную интеграцию. Два года спустя, на чемпионате Европы, этого величайшего игрока своего поколения раскритиковали в Твиттере как “ложного немца”. Озиль выдвинул обвинения. Накануне чемпионата мира 2018 года в России талантливый полузащитник вместе со своим товарищем по команде Илкаем Гюндоганом сфотографировался с президентом Эрдоганом. Их родная страна взорвалась. Двух игроков обвинили в отсутствии лояльности к Германии и подвергли нападкам за поддержку нарушителя прав человека. Но никто и глазом не моргнул, когда игрок-ветеран Лотар Маттеус встретился с Владимиром Путиным, российским автократом, присоединившим Крым четырьмя годами ранее. Явно имели место двойные стандарты. Как прокомментировал один журналист: “Кто немец, тот немец навсегда, а кто стал немцем, у того испытательный срок”78. Когда команда вылетела из чемпионата в первом раунде – беспрецедентный разгром, – больше всего показывали пальцем на Озиля. Вместо того чтобы поддержать его, футбольная ассоциация отстранилась. Для Озиля это стало последней каплей. По его словам, он просто хотел выразить свое уважение президенту родной страны своей семьи. Ему надоел расизм в верхах футбольной ассоциации. Для них он был “немцем, когда мы побеждаем, и иммигрантом, когда мы проигрываем”. Озиль ушел из сборной79.

Немецкая история и память усилили ощущение, что мигранты в лучшем случае оказываются гражданами второго сорта. К 1990-м годам ответственность Германии за холокост стала гражданской религией, определяющей национальную идентичность. Мемориал убитым евреям Европы архитектора Питера Эйзенмана с 2711 бетонными стелами возле Бранденбургских ворот был завершен в 2004 году.

Уникальность холокоста не исключила автоматически внимание к другим геноцидам, как иногда утверждают80. Можно сказать, что Аушвиц порой поминали к месту и не к месту: от войны во Вьетнаме в 1960-е годы до войны в Косово в конце 1990-х. В других случаях это приводило к сравнению задним числом. Историк Танер Акчам, например, искал убежища в Германии, когда в 1990-е годы начал писать о геноциде армян (1915–1916)81. В 2015 году президент Йоахим Гаук признал соучастие страны в зверствах, а в следующем году немецкий парламент добавил свое официальное признание к признанию Франции, Канады и России. Пять лет спустя правительство попросило прощения за геноцид гереро в бывшей немецкой колонии Юго-Западной Африки (Намибии). Не может быть никаких сомнений в том, что колониальные преступления заслуживают большего внимания, и вопрос о том, является ли 1 миллиард евро достаточной компенсацией, остается спорным; африканцы требуют прямых извинений и репараций. Тем не менее по сравнению с Великобританией, которая просто вычеркнула из своей официальной истории для новых граждан миллионы порабощенных людей, погибших на британских кораблях и впоследствии ставших жертвами имперского насилия, осведомленность о холокосте помогла Германии сделать, по крайней мере, шаг в правильном направлении82.

Признание коллективной ответственности за холокост имело парадоксальный побочный эффект. Будучи членами Schicksalsgemeinschaft (сообщества судьбы), этнические немцы занимали исключительное моральное положение, недостижимое для недавно прибывших, хотя это было положение кающихся83. Если правовая реформа гражданства сделала кровь менее актуальной, то культура памяти усилила ее значимость. Грехи отцов давали этническим немцам монополию на историю и делали их хранителями коллективной памяти. Сторонники “основной культуры” ожидали, что каждый, кто захочет стать гражданином, подпишется под этим84. Турецко-немецкая журналистка, родившаяся во Фленсбурге в 1977 году, вспоминала свои школьные годы: “История Германии свободна от турок”. Ей осталась роль “наблюдателя”, прокладывающего свой путь во Вторую мировую войну, “без дедушки в вермахте”85. Консервативный баварский депутат в 2015 году прямо заявил: студентам мусульманского происхождения или беженцам нет необходимости посещать концентрационные лагеря, поскольку они “не имеют никакого отношения к истории немецкого национал-социализма. И это должно оставаться так”86. Холокост был в руках немцев.

На самом деле история не была столь однозначной – турецкие евреи жили в межвоенном Берлине и тоже были среди жертв нацистов87. Германия боролась за включение мигрантов и беженцев в общественную память. При посещении музеев и лагерей от них ждали, что они будут проявлять сочувствие к еврейским жертвам, а не говорить о том, что они сами боятся стать жертвами. Упоминание о нападениях неонацистов в Берлине или преступлениях Израиля против палестинцев нарушало моральный сценарий, поскольку казалось, что те конкурируют с жертвами холокоста88.

34. У Бранденбургских ворот, 10 ноября 1989 г., на следующий день после падения Берлинской стены.

35. Открытие границы на улице Борнхольмер, Берлин, 11 ноября 1989 г. Одиннадцать месяцев спустя произошло воссоединение Германии.

Глава 11. В большом мире. Германия на пределе

Как будто проблемы внутри страны были недостаточно велики, объединенной Германии пришлось еще и найти свое место в резко меняющемся мире. Правящей мантрой со времен Аденауэра были сдержанность и невмешательство под прикрытием НАТО. Теперь страна столкнулась с новой волной глобализации, расширением Европейского союза на восток, войнами на Балканах и Ближнем Востоке, финансовыми кризисами, подъемом Китая и российско-украинским конфликтом.

Вопреки опасениям Маргарет Тэтчер, Германия не превратилась в великую державу, пристрастившуюся к территориальным завоеваниям. Роль, которую она взяла на себя, определить труднее. Ее действия (и бездействие) бросали вызов привычным категориям империи, гегемона или сверхдержавы. Аналитикам пришлось изобретать новые гибриды, такие как “полугегемон” и “гражданская власть” (civilian power)1. Один из наиболее проницательных, Ханс Кунднани, поставил диагноз, назвав это “немецким парадоксом”: страна, столь же экономически “напористая” в Европе, сколь “ненапористая” за ее пределами2. Германия может быть чемпионом мира по экспорту, но у нее нет геополитических амбиций Великобритании или Франции. Ее военные расходы были ближе к расходам Швейцарии, пока конфликт в Украине в 2022 году не вынудил правительство выделить 100 миллиардов евро в качестве дополнительного финансирования бундесвера; правда, еще неизвестно, какая часть этой суммы пойдет на танки и оружие.

На самом деле никакого парадокса нет. Германия смогла продавать свои товары миру (включая оружие), в то время как другие страны (в первую очередь Соединенные Штаты) платили цену за ее безопасность. Она повела себя как “безбилетник”. Деглобализация, пандемия и вызванный ею дефицит, а также конфликт в Украине выявили издержки этой стратегии: военную и экономическую уязвимость благодаря одновременной зависимости от американской военной мощи и от нескольких зарубежных рынков, поставщиков и источников энергии.

Военная интервенция продолжалась в формате шаг вперед и шаг назад. В 1994 году Конституционный