Читать книгу - "Из тьмы. Немцы, 1942–2022 - Франк Трентманн"

отношения” и, пользуясь послевоенным языком, осуждала комиссию как часть политически мотивированного правосудия победителя: запад подвергал суду всех восточных немцев. То, что ГДР не осуществляла геноцид, подчеркнул президент Роман Херцог, не означает, что нельзя извлечь важные уроки из рассмотрения двух диктатур рядом: обе с самого начала правили посредством открытого террора42.

Однако 1990 год не был 1945-м. Это не было полное поражение, и не вся страна лежала в руинах. Только одна часть страны проиграла, в то время как у другой были политические и экономические ресурсы, необходимые для ее поглощения. В отличие от 1945 года, немцы (а не союзники) судили других немцев. И на западе также было много немцев с добротными демократическими рекомендациями, готовых занять вакантные посты.

Самая большая зачистка произошла в судах и в армии. К 1996 году только каждый шестой судья на востоке работал при ГДР. Когда NVA объединили с федеральной армией, половину офицеров отправили в отставку, особенно старших. Из 8180 подполковников (Oberstleutnant) осталось только 612. В какой-то степени сокращение было неизбежным. ГДР была чрезвычайно раздутым государством; при населении в 16 миллионов более 2 миллионов были заняты в армии, администрации или почтовой службе – вдвое больше, чем на западе. Но способ проведения кадровых перестановок вызвал озлобление. Для генералов ГДР было унижением то, что их увольнял госсекретарь, а не глава государства, а отставные офицеры теряли право пользоваться прежним званием. Те, кого оставляли на службе, часто понижались в звании и получали лишь 60 % зарплаты своих западных коллег. Тем временем западным солдатам давали премию за работу на востоке – колониальные упоминания о “деньгах Буша” только усугубляли недовольство. В Берлине полицейские западной части города отказывались идти на операцию со своими коллегами с востока. Профессора лишались кафедр и институтов. Некоторые должности судей могли быть заняты юристами из Восточной Германии, но вместо этого доставались низкоквалифицированным юристам Западной. Неудивительно, что многие почувствовали горечь и отчуждение от своей новой страны и погрузились в ностальгию и поддержку PDS43.

Шумное ворчание проигравших может легко отвлечь от общей картины поразительной преемственности. Штази была ликвидирована, но “дештазификации” в духе денацификации не произошло. Увольнения были выборочными и требовали доказательства личной вины. Многие функционеры нашли новое пристанище в Treuhand, хотя и на второстепенных должностях. Различные федеральные министерства (включая министерство юстиции и обороны) приняли на работу почти 19 тысяч чиновников; только 1300 были отправлены в отставку. Из всей полиции было уволено лишь 7 %. Учителя почти везде остались на своих должностях. Те немногие, кто потерял работу, оказались в такой ситуации главным образом потому, что у них не было педагогической квалификации, а не потому, что они были информаторами Штази. В 1996 году из 1200 директоров школ на востоке только 8 были выходцами с запада. В Саксонии министр даже предложил через пять лет дать возможность тем, кто связан со Штази, начать новую жизнь. Федеральный конституционный суд применял тонкие градации. В случае с тремя адвокатами – все они были членами Штази – суд признал лишь одного из них виновным в нарушении прав человека по отношению к клиенту44.

Уголовное преследование не сводилось к схеме “запад против востока”. Первый шаг в этом направлении был сделан еще перед воссоединением государственным прокурором ГДР, который обвинил шестьдесят руководителей SED в фальсификациях на выборах, экономической коррупции и злоупотреблении служебным положением45. За годы после воссоединения прокуратура инициировала в общей сложности 75 тысяч расследований. Они привели лишь к 1021 судебному преследованию 1737 обвиняемых, из которых были осуждены чуть более половины (54 %). 165 человек отделались штрафом, в основном за использование допинга в спорте и экономические преступления, хотя некоторые – и за жестокое обращение с заключенными. Только 580 человек попали в тюрьму: 266 – за насильственные преступления на границе, 169 – за воспрепятствование отправлению правосудия, и 38 – за преступления Штази; остальные – за доносы, коррупцию и жестокое обращение с заключенными. Подавляющее большинство (90 %) вышли из тюрьмы менее чем через год. Кроме того, по подозрению в шпионаже были привлечены 7099 человек – ничтожная часть империи Штази, причем треть составляли граждане Западной Германии. Почти никого не осудили. Лишь дюжина шпионов получила тюремное заключение сроком более двух лет46.

Хотя ГДР публично называли “беззаконным государством”, суды в итоге наказали только несколько сотен преступников. Решающим фактором в объяснении этого парадокса было то, что суды оценивали действия восточногерманских чиновников, военных и шпионов на основании правовых кодексов, которыми те были связаны в то время, – законов ГДР. Объединенная Германия не хотела повторять американские горки коллективной денацификации, за которой последовала массовая амнистия, бросившая коричневую тень на годы правления Аденауэра. Простое проведение линии (Schlussstrich) под ГДР подвело бы ее жертв и лишило бы общество жизненно важного урока демократии, а именно – того, что “государственная власть тоже имеет свои пределы и связана с фундаментальными принципами права и морали”, как объяснил парламентской комиссии профессор права47. После 1990 года амнистии не будет – политики и судьи были едины в этом вопросе.

Однако на практике уголовное право в итоге предоставило именно это. Все, за исключением немногих несчастных, отделались легким испугом. Закон уделял внимание только индивидуальным преступлениям, а не коллективной вине режима, при котором они имели место. Именно поэтому так мало сотрудников Штази было осуждено. Прослушивание телефонных разговоров или вскрытие частных писем в ГДР не считалось предметом уголовного дела. Постоянная слежка могла разрушить жизнь жертвы, но в лучшем случае она выливалась в незначительное преступление, такое как незаконное проникновение, немногим более серьезное, чем кража в магазине. Глава тайной полиции Маркус Вольф был осужден не за шпионаж, а за незаконное задержание и причинение телесных повреждений. Доносы, угрозы и официальное преследование также редко квалифицировались как преступления. Жертвы были в растерянности, в том числе председатель комиссии Райнер Эппельман, диссидент, ставший депутатом от CDU, который напомнил своим коллегам-членам, что офицеры Штази рассматривали возможность его уничтожения: “…мы имеем дело с насилием, шантажом, принуждением и многим другим, что делалось по приказу государства или, по крайней мере, по его воле, а не [лично] Кутте, Луизой или Фрицем. Я не могу понять, что это одни и те же вещи и к ним относятся одинаково”48.

Пробным камнем для такого индивидуального подхода к правосудию стали расстрелы у Берлинской стены. Более сотни человек погибло при попытке пересечь ее. Одним из них был Михаэль Шмидт. 1 декабря 1984 года, вскоре после полуночи, двадцатилетний плотник взял заранее заготовленную лестницу из здания недалеко