Читать книгу - "На далеких окраинах. Погоня за наживой - Николай Николаевич Каразин"

портфолио художника есть и другие локусы: Петербург, Сибирь, Молдавия, Украина, Кавказ, Памир, Египет, Япония, Дальний Восток, Финляндия, Индия и др. (Надо полагать, что Индия была неосуществленной мечтой Каразина: помимо серии каразинских очерков-писем «На пути в Индию»[158], индийские мотивы присутствуют и в его романе «Наль».)

На протяжении всей своей жизни Каразин не обделял вниманием читателей-детей: регулярно публиковал для них свои рисунки и рассказы в журнале «Игрушечка»[159], а также участвовал во «Французском отделе» «Игрушечки», где его словесные «картинки» (как он их называл) были опубликованы по-русски и по-французски[160]. В 1880 г. Каразин выполнил в «Игрушечке», как бы сегодня сказали, поликультурный проект, разместив очерки о жилищах разных народов[161], сопроводив их своими рисунками. Редакция журнала отметила заслуги Каразина: четвертый номер «Игрушечки» за 1894 г. открывается портретом Каразина под рубрикой «Друзья детей».

* * *

Отдельно стоит упомянуть об интертекстуальных связях каразинской прозы с творчеством его современников.

При чтении каразинского романа «Погоня за наживой» в сознании современного читателя не может не всплыть фрагмент из повести Л.Н. Толстого «Крейцерова соната». Сцену внезапного возвращения толстовского Позднышева из уезда, когда он застает свою жену с предполагаемым любовником, – точь-в-точь, до мельчайших деталей, – находим в каразинской «Погоне за наживой». Льву Толстому не мог не быть знаком этот роман Каразина, публиковавшийся в петербургском журнале «Дело». Сравним:

«Крейцерова соната» (1889)

Был первый час <…> Я в том же состоянии ожидания чего-то страшного взошел на лестницу и позвонил. Лакей, добрый, старательный и очень глупый Егор, отворил. Первое, что бросилось глаза, в передней была на вешалке рядом с другим платьем его шинель <…>. Я не мог продохнуть и не мог остановить трясущихся челюстей <…> Я чуть было не зарыдал <…> Мне стало жутко, когда я почувствовал, что остался один и что мне надо сейчас действовать. Как – я еще не знал. Я знал только, что теперь все кончено, что сомнений в ее невинности не может быть и что я сейчас накажу ее и кончу мои отношения с нею[162] (курсив мой. – Э.Ш.).

«Погоня за наживой» (1873)

Поздно ночью… слез Ледоколов с из возчика… быстро взбежал он по лестнице <…> Он позвонил еще раз, громче <…> Ярко вспыхнул огонь и осветил испуганное лицо горничной; глаза ее широко раскрылись, она вскрикнула и выронила свечку из рук.

Ледоколова как обухом ударило по голове. Как ни мгновенно блеснул свет, он успел увидеть, он видел… Да, то, что он видел, было ужасно! Он видел на вешалке чужую шинель, он ясно ее разглядел, с капюшоном, с военным воротником; металлические пуговицы так ярко, так отчетливо блестели на сине-сером сукне <…> Опустив голову, схватившись за сердце обеими руками, он пошел в кабинет; у него сил не хватило дотащиться до своей двери: он прислонился к стене и судорожно вцепился в какую-то драпировку <…>. С этой ночи он уже не видел более своего ангела[163] (курсив мой. – Э.Ш.).

Спасением Ледоколова от самоубийства становится решение отправиться в Ташкент – очевидная предпосылка сюжетного поворота в другом произведении Толстого – в «Анне Карениной», в биографии Вронского. Последние главы романа Толстого опубликованы в журнале в 1877 г., т. е. значительно позже каразинской «Погони». Знакомство и общение Толстого и Каразина – исторический факт: Каразин был иллюстратором произведений Толстого, однако информации сохранилось немного; есть свидетельство их переписки. Так, Толстой в письме к дочери (от октября 1893) упоминает Каразина: «…получил от Каразина письмо с просьбой сказать свое мнение об иллюстрациях Севера, и посылает несколько экземпляров альбома»[164]. Ответ Толстым был послан, однако письма не сохранилось.

С другой стороны, ситуация с отъездом в Ташкент на фоне личного фиаско была весьма типичной для конца XIX в. Например, Н.А. Варенцов вспоминает свои ташкентские впечатления: «Был на вечере Василий Александрович Шереметев, в красивой офицерской форме конного гвардейца <…> Сделавшись офицером, увлекся жизнью, начал кутить и безумно тратить деньги, чем взволновал свою мать; она, опасаясь, что он спустит все состояние, обратилась к государю Александру III с просьбой обуздать ее сына. Государь вызвал Шереметева и сильно отчитал и потом сказал: „Я тебя отправляю на службу в Ташкент, к моему другу генералу барону Вревскому и это делаю только из расположения к твоей матери, но помни: если получу жалобу от барона на твое беспутное поведение, то знай, что ушлю тебя в такое место Российской империи, которое ни на какой карте географической не обозначено“»[165].

Еще один пример из самого высшего императорского круга: ссылка в Ташкент великого князя Николая Константиновича на вечное поселение – из-за любовных непотребств, так сочла царская семья, – тоже укладывается в этот типологический ряд.

Литературовед И.А. Гурвич проговаривает непопулярный аспект в истории литературы – «писатель – писатель», имея в виду внутрилитературные связи, основанные на вертикальной градации литературных рядов. «Во всякой более или менее развитой литературе большой художник, как правило, окружен „средними“ писателями, и вторые для первого – питательный канал и резонирующая среда. Разнообразна, как замечено, „муравьиная работа“ рядовых авторов: тут и „подготовка новой идеи“ и ее распространение <…> „Обыкновенные таланты“ нередко нащупывают, а то и открывают для разработки те тематические, проблемные пласты, которые позднее будут глубоко вспаханы классикой. В самих писательских замыслах „подготовка“, понятно, не заложена; подготовительная работа фиксируется исследователем, но писателем, по логике вещей, не планируется и не осознается <…> Освоение беллетристических накоплений происходит по-разному: большая литература и включает их в свой актив, и переосмысливает, и освещает полемическим светом…»[166].

Так проза Каразина, или отдельные ее фрагменты, стала для Толстого той «подготовительной работой» – вне сомнения.

Еще одна литературная связь – это Чехов и Каразин. Фрагмент из романа «Погоня за наживой»: «Серое, знойное небо, серая даль, серые, бесконечные чащи джиды, колючего терновника, серые сыпучие пески, серая лента дороги, на которой давно уже не видно ни одного живого существа <…> Серые, однообразные линии крепостного вала, скучный казенный фасад одноэтажной казармы, покривившийся полосатый флагшток и безжизненно висящая на нем запылившаяся тряпка»[167] – читается как «чеховский». В сознании читателя всплывает рассказ «Дама с собачкой» (1898): «Приехал он в С. утром и занял в гостинице лучший номер, где весь пол был обтянут серым солдатским сукном и была на столе чернильница, серая от пыли <…> Гуров не спеша пошел на Старо-Гончарную, отыскал дом. Как раз против дома тянулся забор, серый, длинный, с гвоздями. „От такого забора убежишь“, – думал Гуров, поглядывая то на окна, то на