Читать книгу - "На далеких окраинах. Погоня за наживой - Николай Николаевич Каразин"

– Молча-ать! Тс! – выскочил оборвыш с желтыми белками глаз, тот самый, что провожал Бурченко, и, вооружившись длинной палкой, стал изображать из себя полицейского коваса4, гордо поглядывая на толпу и мерно шагая из одного угла площадки в другой.

– Наш-то дивона расходился!

– Дурак-то, дурак! Ха-ха-ха!

– Тс! Тише же, в самом деле!

– Зачем я в горы сюда к вам приехал и что здесь делаю – вы уже хорошо знаете! – говорил Бурченко.

– Знаем! – рявкнул желтоглазый.

– Молчи!

– Теперь ты говоришь, что тавро у ней на левой ляжке и ухо зубцом надрезано… – дошептывал гальча о своей ослице, да вовремя заметил нахмуренные брови самого Амина-Аллаяра и затих, одной мимикой дополняя окончание своей речи.

– Много ваших работали у меня и теперь еще работают, никто не жаловался, всем было хорошо. Все может и дальше так же хорошо пойти, только с небольшой переменой. Вот об этой-то перемене я и приехал говорить с вами. Я до сих пор вам за вашу работу платил деньги. Деньги эти мне давал другой человек; давал он их мне взаймы, потому что верил мне и рассчитывал получить их обратно с хорошим барышом. Ну, дело наше шло хорошо, больше половины сделано; осталось уже немного; барыш был на носу, и мы бы его с тем человеком поровну бы разделили…

– А нам что пришлось бы из этого барыша? – нерешительно выдвинулся молодой парень в синей длиннополой рубахе и в бязевых коротких чембарах, засученных по колено.

– Вам бы ничего не пришлось, потому что вы каждый день получали плату за свою работу. Вы на кость[42] ничего не ставили; барыш бы остался только тому человеку, что деньги свои тратил, да мне, потому что я, главный уста (мастер), заправа всему делу, тоже из одного этого барыша и хлопотал, и работал без жалованья!

– И много бы вам пришлось этого барыша-то? – полюбопытствовал кто-то из задних рядов.

– Полагаю, что на нашу жизнь хватило бы с излишком. Уж, во всяком случае, побольше, чем вы все зарабатывали вместе!

– Ишь вы, какие ловкие! А вы с нами бы поделились, – заметил тот же голос.

– Вот за этим-то я и приехал сюда, чтобы предложить вам это. Только нам надо сговориться!

– Что ж, это хорошо!

– Надо прибавки к плате просить: он даст!

– Понимаем, к чему он клонит!

– Еще по ярм-теньга5 в сутки, и меньше чтоб не ходить!

– Не даст!

– Даст: за тем и приехал. Ты ведь слышал!

– Тише вы, слушайте! – перешептывалось многочисленное собрание.

– Теперь тот человек мне денег больше не дает, а работу кончить надо, вам тоже платить надо, а у меня самого денег нет, – значит, платить нечем!

– Эге! Вон оно что!

– Прогорел, значит!

В толпе послышался полусдерживаемый смех. Бурченко перевел дух. Дело его подходило к самой сути.

– Теперь, если вы будете по-прежнему работать у меня, то вместо платы вы разделите между собою весь тот барыш, что получил бы тот богатый человек, что отстал от нашего дела. И тогда на вашу долю придется гораздо больше, чем полтора кокана в сутки. По меньшей мере, каждый принесет домой свой «гамон»6, набитый деньгами, да навяжет, пожалуй, еще узелки на обоих концах пояса. И все за то только, что вы поработаете еще с месяц, не получая денег. Согласны на это или нет – говори прямо. Всяк, что хочет сказать против этого, говори!

Бурченко замолчал и с лихорадочным нетерпением выжидал ответа. Он не мог рассмотреть выражения лиц своих слушателей, потому что сгустившиеся сумерки рисовали перед ним только темные, движущиеся силуэты. Он заметил только, как несколько из этих фигур стали мало-помалу отходить дальше и уменьшаться в размере; он заметил даже несколько концов от чалм, висящих обыкновенно сзади: ясно было, что обладатели этих чалм повернулись к нему затылком.

У русского крота заворочалось на сердце что-то неловко: он предчувствовал неудачу своей миссии, а с этой неудачей если не полное прекращение, то, по крайней мере, длинный перерыв так успешно начатого дела.

Толпа же, как нарочно, молчала. Трудно было определить, что заключало в себе это гробовое молчание; полное ли пренебрежение и нежелание даже объясняться по поводу «такого дикого предложения русского крота», или же всякий пытался обдумать это предложение, и в таком случае…

– Ты вот нас, кроме денег, еще кормил на свой счет, и – зачем неправду говорить – хорошо кормил, теперь же кормить будешь?

– Нет, уж теперь кормитесь сами, как знаете, зато…

– Обещай хоть кормить, а то пропадет все! – тихонько шепнул на ухо Бурченко подошедший сзади Амин-Аллаяр. – Другой и шел к тебе больше из-за плова с бараниной, чем из-за денег!

– Ну, насчет корма, пожалуй, еще особо переговорим! – поправился Бурченко.

– А скажи ты нам, только смотри, правду говори! – громко возвысился резкий голос справа.

Бурченко насторожил уши.

– Отчего тот человек деньги перестал давать? Может, увидал, что из всего-то дела проку не будет, и порешил лучше потерять то, что уже потрачено, чем еще больше вертеть дыру в своем кармане?

– Что ж я, по-вашему, совсем дурак, что ли? Вы же меня все умным человеком называли прежде! – уклонился от прямого ответа Бурченко.

Он не хотел раскрывать настоящей причины: она была слишком сложна, по его мнению, чтобы ее могли усвоить себе слушатели, а ко всему, что только останется непонятным, они, само собой, отнесутся с сомнением, чтобы не сказать больше – с полным недоверием.

– Нет, ты не дурак, этого никто не говорит, – дребезжал все тот же голос, – ты умный…

– Так как же это могло случиться, что я, который начал дело и всем им орудую, не увидал бы этого прежде? Я бы прежде его бросил, если б оно было невыгодно!

– Так-то так, так отчего же?

– Умер тот человек, вот и все! – отрезал Бурченко.

Он решился на этот категорический ответ. Ведь все равно: Лопатин, действительно, умер для их дела – значит, малоросс вовсе не уклонился от истины.

Снова молчание воцарилось в толпе; кто-то даже присвистнул. Две или три груди протяжно вздохнули, с приличным этому печальному известию оттенком во вздохе.

– А ну, пошлет ему Аллах на том свете всего, что он заслужил хорошего на этом! – пробормотал Джан-оглы.

Только совершенно наступившая темнота не позволила Бурченко заметить, что едва ли только треть всех слушателей осталась на месте, большинство разошлось по домам. Трудно было придумать более красноречивый ответ