Читать книгу - "На далеких окраинах. Погоня за наживой - Николай Николаевич Каразин"

– Господи, Господи! Что же это еще такое?

– Пожалуйте-с… халат наденете али пальто-с?

– Тише!

Тихий говор доносился из сада. Это был шепот, прерываемый чем-то, весьма похожим на всхлипывания.

Скверное подозрение мелькнуло в голове Ивана Илларионовича. Страшные призраки гибели каравана, опасения за свою собственную голову – все исчезло перед другим, еще более тяжелым, невыносимым видением.

Подобрав полы халата, теряя на ходу туфли, Иван Илларионович, как кот на добычу, шмыгнул из кабинета в приемную, оттуда на балкон, и его разгоряченное, потное тело сразу обдало холодным, сырым предрассветным воздухом.

– Ты, Адочка, иди спать, уже пора! – произнесла Фридерика Казимировна, взглянув на часы.

– А ты? – спросила Адель.

– Я еще посижу здесь в саду, голова болит, и, я думаю, легче будет на свежем воздухе!

– Мне тоже что-то спать не хочется; я посижу с тобой!

– Ах, нет, Ада, зачем утомлять себя?.. Иди, мой ангел, иди. Ты так устала, глазки у тебя слипаются, ты положительно спишь сидя…

– И не думаю!

Фридерика Казимировна не без досады двинула своим креслом, да так, что даже одно колесцо с ножки соскочило и зазвенело по усыпанной песком площадке сада, на котором вот уже с час как сидели маменька с дочкой, наслаждаясь ароматным воздухом фруктового сада.

Помолчали минут десять.

– Ада, иди же спать, дитя мое, не упрямься! – начала опять ласковым тоном Фридерика Казимировна.

– Мама, ты так настойчиво посылаешь меня в постель, что я могу подумать, бог знает что…

– Что же такое? Ничего нет особенного… я без всякой задней мысли!

– Может быть, я тебя стесняю… так? Или, по крайней мере, могу стеснять впоследствии… да? Говори откровенно!

– Ах, друг мой, какие глупости! Ах, да, на твоей ротонде, я видела, отпоролось кружево, знаешь, тут, около ворота…

– Ты что написала Ледоколову?

– Адочка!

– Хочешь, я тебе скажу…

– Адочка!

– Ты его ждешь теперь, и я, понятно, должна стеснять тебя – вот ты меня и гонишь спать… так? Да, ну, сознавайся… ведь меня не перехитришь!

– Адочка!

– Да нечего все: Адочка да Адочка. Ну, слушай, я тебе скажу откровенно: Ледоколов не годится… то есть он мне не годится… Я, было, сначала думала иначе, но теперь…

– Адочка, уйди, друг мой, ради Бога!.. Тс!..

Кусок штукатурки отвалился от стенного гребня и ясно, отчетливо защелкал по листьям гигантского лопушника, росшего под самой стеной.

Сердце Фридерики Казимировны забилось так сильно, что эти учащенные удары должны были быть слышны, по крайней мере, на том конце сада. Мадам Брозе была убеждена в этом, и пухлым, округленным локтем поспешила заглушить это нескромное биение.

– Ну, прощай! Дочь твоя тебя благословляет и разрешает, и прочая, и прочая, и прочая!

Адель сделала театральный жест и, беззвучно смеясь, шмыгнула на террасу.

«Боже, что же я делаю?! Ведь он не ко мне… он воображает… что же я буду говорить? Я, кажется, не решусь!» – пробегало в голове Фридерики Казимировны.

Какая-то тень мелькнула шагах в трех от нее.

– Боже, он меня не видит, он идет прямо! Дмитр… – прошептала она, и прошептала так тихо, что даже сама себя не слышала.

Тень остановилась, внимательно посмотрела на освещенное окно спальни Адели, еще шагнула немного вперед.

– Сигнал бы какой-нибудь подать! – соображал Ледоколов и тихо кашлянул.

– Courage, maman, courage!2 – совершенно неожиданно произнесла Адель, нагнувшись к самому уху своей маменьки.

– Ай! – вскрикнула Фридерика Казимировна.

Ледоколов бросился на крик.

В темноте он видел два силуэта.

– Ах! Ах! Ах… Ха-ха-ха! – разрешилась Фридерика Казимировна истерическим припадком.

– Этого еще недоставало! – громко произнесла Адель. – Ледоколов, вы пришли кстати (она чуть не фыркнула); – расстегивайте платье, распустите шнурки, я сейчас принесу воды!

– Я умираю, я умираю, мне душно! – томилась Фридерика Казимировна, отдавшись в полнейшее распоряжение растерявшегося, озадаченного Ледоколова.

– Вот вода… подождите, я брызну в лицо! – подбежала Адель с графином в руках.

– Я не виновата, я не виновата! – коснеющим языком лепетала Фридерика Казимировна. – Сердцем повелевать невозможно… Я женщина с сердцем… Я еще молода… О, Боже мой!

– Тут так много булавок! – отдернул руку Ледоколов.

– Трите виски… Ай! Идут, сюда идут!

«Попался», – мелькнуло в голове нашего Дон-Жуана.

– Куда? Держи его, Павлушка, держи! – кричал, задыхаясь, Иван Илларионович. – Там от стены отхватывай, от стены, живо! Уйдет!

– Поймал, Иван Илларионович, поймал-с! – навалился сзади на Ледоколова Павлушка. – Что, чего? Драться не велено! Нонче не те времена! Ой, Дементий, держи, уйдет!

– Прочь… убью!

– Нет, шалишь!.. Веревку подай!..

– Бей его, подлеца, бей, сколько влезет: все беру на себя! – неистовствовал Лопатин.

– Иван Илларионович, не делайте глупостей, слышите, я вам приказываю! – кинулась Адель к Лопатину.

– Чего-с? Глупости?! Нет, это не глупости! Что, не любишь? А, любовников заводить…

Он не докончил: звонкая пощечина так и врезалась в его одутловатую, раскрасневшуюся щеку.

Фридерика Казимировна заблагорассудила погрузиться в самый глубокий обморок.

На цветочных клумбах, взрывая рыхлую землю, ломая и коверкая кусты, растения, цветочные палочки с надписями, завязалась ожесточенная свалка. Ледоколов боролся один против трех.

– Иван Илларионович, что вы делаете? Бросьте, вы, эй, вы, там, бросьте! Павел, брось! Павлушка, черт, леший!

Катушкин с фонарем в руках прибежал на место катастрофы.

– Вот оно дело какое… да, вот дело! – бормотал Иван Илларионович, тяжело опускаясь на ступеньки террасы.

Свежесть ли ночи (Лопатин был в одном белье), пощечина ли, так неожиданно полученная, внезапное ли появление Катушкина повлияли на него, но только в нем совершилась реакция.

– Оставь, ребята: что его бить? Этим дело не поправишь! Оставь уж, бог с ним!

– Вы мне дорого поплатитесь! – налетел, было, на него Ледоколов.

– Уходите, батюшка, уходите… Эх, вы! – остановил его Катушкин.

– Помогите! – чуть слышно простонала Фридерика Казимировна.

«Поделом вам, Адель Александровна, поделом», – сама себе говорила Адель, стоя перед зеркалом в своей комнате и прислушиваясь к затихающей мало-помалу суматохе на садовой площадке.

На другой день Лопатин получил длинное письмо от Ледоколова. В этом письме говорилось о том, что личные их счеты не должны смешиваться с «общим делом», что он приехал в Ташкент именно по этому делу, и будет совершенно нелогично, если то «недоразумение» может помешать успеху их предприятия. Он обращался к здравому смыслу Ивана Илларионовича, предлагая лично от себя и даже требуя какого угодно удовлетворения.

В ответ на это послание Ледоколов в тот же вечер получил тоже довольно подробное и обстоятельное извещение, подписанное, впрочем, Катушкиным.

Иван Демьянович уведомлял господ горных инженеров, что дальнейшее участие в их деле Ивана Илларионовича прекращается, а что насчет личных счетов и предлагаемого удовлетворения, то чтобы они не