Читать книгу - "Олимпия Клевская - Александр Дюма"

— Но кто же осмелится требовать от женщины любви, которую она не хочет ему дарить?

— Откуда мне знать?

— Тот, кто стал бы действовать так, был бы последним из людей.

— Или первым.

Олимпия пристально взглянула на Майи.

— А! — обронила она.

— Вы поняли?

— Возможно.

— Тогда тем лучше, вы меня избавляете от мучительных подробностей.

— В тот день я играла в «Британике», не так ли?

— Вы на верном пути, Олимпия.

— И некто нашел меня красивой?

— Именно.

— И этот некто могущественнее вас?

— Он могущественнее, чем я, вы верно сказали.

— Этот некто — король?

— Король.

Актриса пожала плечами:

— Вот еще! Какое вам дело до этого, граф?

— Олимпия, это станет мукой всей моей жизни. Король красив, любезен, молод.

— Король молод — значит, он не прикажет ничего, что будет походить на насилие. Чтобы отравить Британика и взять Юнию силой, нужно быть Нероном.

— Да, но допустим, что Юния любит Нерона.

— Можно допустить, что Юния любит Нерона, но не надо допускать, что Олимпия любит Людовика Пятнадцатого.

— Но, в конце концов, если на вас попробуют воздействовать…

— Как?

— Страхом.

— Страхом?

— А если вам станут угрожать Бастилией?

— Граф, в том положении, в каком я оказалась, ничто не может быть для меня сладостнее, чем строгое заточение, если только не полная независимость.

— Олимпия, не укоряйте меня больше за то, что запираю вас, прячу ото всех глаз. Как видите, у меня были на то основания, и все же с этой минуты вы свободны.

— Значит, меня хотят отобрать у вас?

— Мне объявили об этом.

— Есть ли что-нибудь, что могло бы вас успокоить?

— Уверенность.

— В чем?

— В вашем честном слове, что вы не поддадитесь запугиваниям.

— Сказать по правде, то, о чем вы просите, даже слишком легко.

— Значит, вы не уступите…

— Ничему, кроме любви.

— Вот видите! Вы заранее говорите, что влюбитесь в короля.

— Ничего такого я не сказала: не думаю, что когда-нибудь смогла бы его полюбить.

— О, говорю вам, вы полюбите его!

— Итак, все мои клятвы бесполезны: как видите, они не могут вселить в вас уверенность; тогда позвольте мне взять бразды правления в свои руки и слепо подчиняйтесь мне.

Майи бросился к ногам Олимпии.

— Дружочек мой! — вскричал он. — Вы единственное мое достояние, я буду глядеть на вас долго-долго, я привыкну к мысли, что вы были моей, что вы никому не принадлежали, кроме меня, и так в конце концов сумею поверить, что вы и впредь никогда не будете ничьей, а только моей!

— Прекрасно, граф! Вот мы опять впадаем в самообольщение.

— Олимпия, вы жестоки!

— Нет, я просто мыслю реально. Вы знаете, что у меня вчера был обморок?

— Увы, да!

— Так вот, когда я стала приходить в себя, мне показалось, будто я покидаю один мир, чтобы войти в другой. Тот, из которого я уходила, был миром иллюзий, тот же, куда возвращалась, — миром действительности.

Кто я есть? Куда ведет моя дорога? К чему все эти нежности? Я уже переходила из рук в руки и, возможно, опять сменю хозяина. Я ведь сокровище, а сокровища крадут.

— Олимпия! Ах, Олимпия!

— И, видите ли, возможно, что есть одно средство…

— Средство?

— Да, средство, чтобы мне вас полюбить. Если король похитит меня у вас, вот тогда…

— Так вот, я чувствую, что едва король похитит меня, как я полюблю вас.

— Вы разрываете мне сердце!

— Я?

— Вы одна из тех ужасных женщин, что способны любить своих возлюбленных лишь тогда, когда их теряют.

Олимпия вздрогнула.

— Вы думаете? — пробормотала она.

— Да, я так считаю.

— Тогда охраняйте меня от одного единственного мужчины.

— От этого Баньера?

— Да.

— Вы его любите?

— Да.

— Но вы же мне говорили тогда, что разлюбили его!

— Так мне казалось.

— Несчастная!

— Вы правы, я несчастна, потому что все еще его люблю.

— Вы влюблены в лицедея.

— Я и сама лицедейка.

— В игрока!

— Он играл, чтобы сделать меня богатой.

— Вы любите человека, который предал вас! Лицо Олимпии омрачилось, губы сжались.

— И ради кого? — продолжал Майи. — Ради недостойной соперницы…

— Послушайте, сударь, — перебила Олимпия, — не будем больше говорить об этом, прошу вас, по-моему, так будет лучше.

— Отчего же?

— Потому что, чем больше я размышляю об этом, тем больше мне кажется, что во всем этом деле кроется какое-то предательство.

— Вне всякого сомнения, вот только предателем был сам господин Баньер.

— Он клялся мне там, в тюрьме, что он невиновен.

— Вот еще! Люди этого сорта всегда готовы поклясться.

— У Баньера есть честь, граф.

— Олимпия! Олимпия!

— Как видите, я была права, когда просила вас больше не говорить о Баньере.

— Что пользы, если мы не будем о нем говорить, раз вы думаете о нем?

— Моя речь послушна моей воле, но мысли мои ей не подвластны.

— Что же у вас в мыслях?..

— Наперекор моему желанию они снова и снова увлекают меня туда, в тюрьму, где он рухнул к моим ногам со словами: «Я невиновен, Олимпия! Я невиновен, и я тебе это докажу!»

— И доказал?

— Нет. Но если бы…

— Если бы он доказал это, что бы тогда случилось? Говорите!

— Тогда вам следовало бы опасаться совсем не короля Людовика Пятнадцатого, граф.

— Значит, Баньера?

— Да.

— Ох, Олимпия! Вы были правы: поговорим о чем-нибудь другом.