Читать книгу - "Весь Рафаэль Сабатини в одном томе - Рафаэль Сабатини"

внушить ей, что примирение по-прежнему остается ложным, а мадонна Джованна Мария Мональди Дориа — вовсе не его Дама из сада.

Известно, что душа поэта, освобожденная от оков, снова начинает петь. Поэтому по пути к берберийским берегам Просперо возобновил работу над «Лигуриадой». В эти дни он написал несколько песен, посвященных визиту императора в Геную, а также помпезному и торжественному отплытию флота с карательной экспедицией против корсаров-язычников, прочно обосновавшихся на побережье Северной Африки от Триполитании до границ с Марокко. Если в этих стихах, как можно догадаться, и было предвосхищение победы, то позже, при издании, торжественность их несколько поубавилась.

Дориа намеревался бросить этот прекрасно оснащенный флот на Алжир. Нанеся удар, который позволил бы захватить столицу Хайр-эд-Дина, он надеялся сковать корсарское царство. По пути Дориа посчастливилось встретить французский корабль, с которого его предупредили, чтобы он не надеялся застать Хайр-эд-Дина врасплох. Главарь корсаров, по всей видимости, имел хороших разведчиков. Экспедиция, цели которой не скрывались, слишком долго собиралась в путь. Оповещенный о ней, Барбаросса собрал в Алжире флот, превосходящий императорский, чтобы дать достойный отпор врагу.

Известия, полученные Дориа, когда он находился в двухстах пятидесяти милях к юго-западу от Сардинии и менее чем в ста милях от места назначения, вынудили его сделать остановку. На борту своего галеаса «Грифон» он созвал военный совет и пригласил на него шестерых главных капитанов. Наиболее авторитетным среди них был капитан Просперо. Остальные — Джаннеттино и Филиппино Дориа, Гримальди, двоюродный брат князя Монако и старый друг Просперо, Ломеллино и дон Алваро де Карбахал.

Дориа признался им, что, лишившись преимущества внезапного нападения, он едва ли сейчас может исполнить свой долг перед императором и атаковать флот алжирцев.

Его племянники, так же как и Ломеллино, и думать не смели по-другому. Гримальди, имевший доводы против, выдвигал их осторожно и ненавязчиво. В таком же положении, не претендуя на главенствующую роль, находился и дон Алваро. Главенство неожиданно перешло к Просперо.

— Если бы император, — начал тот спокойно, — не желал победы своего флота, он бы никогда не послал экспедицию.

И дон Алваро тут же поддержал его, сказав: «Да будет воля Божья». Это был господин лет сорока, с изысканными манерами, уже облысевший, но с иссиня-черной бородой, с темными живыми глазами, казавшимися удивленными из-за постоянно вздернутых бровей. Если оба племянника и Ломеллино с осуждением смотрели на дерзкого Просперо, а Гримальди теребил бороду, не зная, чью сторону принять, то дон Алваро в открытую улыбался.

Адмирал сдержал раздражение.

— Рисковать можно по-разному. Одни трусливо избегают опасностей, другие очертя голову лезут на рожон. Вы и без меня знаете, что опрометчивость на войне бывает порой мало чем лучше трусости.

— Думаю, в данном случае пойти вперед было бы вовсе не опрометчиво, — возразил Просперо.

Джаннеттино тотчас же ощетинился:

— Не значит ли это, что ты обвиняешь нас в трусости? Если это так, то скажи прямо.

Просперо вздохнул. Ему стоило немалых усилий сохранить мир с этими задиристыми родственниками Дориа.

— Я выскажусь откровенно, когда того захочу, — спокойно ответил он.

Слово взял Андреа. Его сообщение сводилось к тому, что Барбаросса направил капитанам корсаров послания с призывом поступить к нему на службу: в Шершел — старому приятелю Драгут-рейсу; в Зерби — другому бичу христианства, Синан-рейсу, еврею из Смирны, подозревавшемуся в колдовстве, потому что он мог определить магнитное склонение с помощью арбалета, и Айдину, которого испанцы называли «Дьяволом-молотильщиком».

— У нас много причин начать штурм, — сказал Просперо. — Надо атаковать, пока корсары не получили подкреплений.

Но Дориа покачал головой:

— У меня имеются сведения, что он уже достаточно силен.

Дон Алваро тут же парировал:

— Я не думаю, что его флот сильнее нашего.

— Но его поддерживают пушки крепостей.

— Превосходство нашей артиллерии, — ответил Просперо, — вне всякого сомнения. На карту поставлена вера в могущество христиан, — продолжал он едва ли не умоляюще. — Чтобы поддержать ее, надо удвоить мужество. Эти корсары до того распоясались, что чувствуют себя хозяевами наших морей.

— Хозяева! — усмехнулся Филиппино.

— Да, хозяева, — настойчиво сказал Просперо. — Мавры в Андалузии уже обращаются к Барбароссе за помощью, а ни один кастильский корабль еще не попытался положить конец морскому разбою. Барбаросса же вывез множество испанских ценностей. А в Алжире, как нам стало известно, по милости неверных, остается более семи тысяч христиан-невольников. Прекратить сейчас нашу кампанию — значит навлечь на себя презрение Барбароссы и позволить ему еще больше обнаглеть.

— Хорошо сказано, — поддержал его дон Алваро, — хорошо сказано. Господин адмирал, об отступлении не может быть и речи.

— Мысль об отступлении даже не приходила мне в голову, — послышался резкий ответ. — Но Алжир может повременить, пока мы заняты укреплением своих сил. На это и рассчитывает Барбаросса. Нас ждут в Алжире, а мы, вместо этого, высадимся на берег, атакуем Шершел и дадим бой Драгуту. Что вы скажете на это, синьоры?

Он задал вопрос всем, но глаза его были устремлены только на Просперо. И тот ответил:

— За неимением лучшего, я согласен с этим планом.

— Боже мой, какая любезность, — сыронизировал Филиппино.

— Тогда я тоже буду воздержаннее, — сказал дон Алваро с обезоруживающей улыбкой. — Потому что я согласен с доном Просперо. Мы должны смело напасть и показать таким образом этим неверным псам раз и навсегда, кто здесь настоящий хозяин.

— Вот почему я хочу исключить риск неудачи, — ответил адмирал. — Дело слишком серьезное. — Он был слегка возбужден. — Итак, все согласны напасть на Шершел?

И флот двинулся к Шершелу, обойдя Алжир стороной.

Однако попали они туда с опозданием и не застали Драгута. Этот не знающий жалости, самый грозный из всех сражающихся под началом Хайр-эд-Дина моряков уже отплыл в Алжир. Он держался берега и потому не был замечен сторонниками императора, чей курс пролегал мористее.

Дон Алваро в ярости лишился присущего ему чувства юмора, а Просперо очень досадовал.

— Перестраховались, — смело сказал он адмиралу. — Теперь, когда Драгут соединился с Барбароссой, все наши замыслы пошли насмарку.

— Воистину перестраховались, — пробурчал дон Алваро, вместе с Просперо поднявшийся на борт «Грифона» на военный совет с адмиралом. — Смотрите, что получается. Мы, поджав хвост, возвращаемся домой под громкий лай этих исламских собак. Смех разбирает, право. Но боже мой, я не желаю, чтобы надо мной смеялись. Император не скажет тебе спасибо за это, великий герцог.

Андреа Дориа поглаживал свою окладистую бороду, невозмутимо выслушивая упреки. Он стоял на корме галеры в обществе племянников и двух других капитанов, изучая изрезанный берег в миле от судна и следя за очевидной паникой в бухте, возникшей, едва летний рассвет выдал присутствие европейского флота. В молчании обозревал он раскинувшийся у бухты город, состоявший из белых кубических домов, окруженных зеленью рощ, главным образом финиковых пальм и апельсиновых деревьев, перемежающихся серо-зеленой листвой олив. Он смотрел на серую громаду