Читать книгу - "Весь Рафаэль Сабатини в одном томе - Рафаэль Сабатини"

монарх, над чьими владениями не заходило солнце, обладал истинно рыцарским духом, совсем не похожим на показное театральное благородство короля Франциска. Отличаясь мужеством, он тонко и безошибочно поощрял эту черту в своих сторонниках, дальновидно ставя ее превыше всех других качеств, ибо прекрасно знал, сколь она ему полезна. Именно мужество Андреа Дориа соблазнило императора во что бы то ни стало заполучить генуэзского моряка к себе на службу. Король разглядел мужество и дерзость в действиях Просперо в битве при Прочиде, исход которой немало польстил честолюбию императора. Вот почему он был так расположен к юному генуэзскому капитану.

Император дотошно выспрашивал его о количестве, качествах и оснащении неаполитанских галер и, выяснив, какую мощь успел придать Просперо эскадре со времени своего назначения, великодушно выразил удовлетворение не только тем, что так много сделано за столь короткое время, но и щедростью неаполитанцев. При этом Просперо улыбнулся:

— Сир, они не очень-то потратились. Семь из двенадцати галер принадлежат мне, они построены, оснащены и вооружены за мой счет.

Его величество вздернул брови. Взгляд стал значительно менее дружелюбным. Однако д’Авалос, до сих пор бывший сторонним наблюдателем, быстро вмешался:

— Мой друг Просперо, подобно моему господину герцогу Мельфийскому, следует обычаю итальянских кондотьеров.

Своевременным напоминанием д’Авалос хотел ослабить недовольство императора либо вовсе устранить его причину.

— Но наше соглашение с герцогом Мельфийским определенно предусматривает, что он предоставляет нам свои войска и галеры тоже, — еще более неразборчиво, чем обычно, пробормотал его величество. Он заикался, и речь его звучала сбивчиво. — С вами, синьор, у нас нет такого договора. Я лишь заручился вашей поддержкой.

— Простите, сир. Договор имеется. Его высочество принц Оранский позаботился заключить его от имени вашего величества. Я вместе с моими галерами принят на службу вашего величества на пятилетний срок. Надеюсь служить вашему величеству до тех пор, пока способен стоять на палубе.

Король встрепенулся.

— Буду надеяться, что вы продолжите службу столь же успешно, как и начали ее.

Д’Авалос вновь позволил себе замечание:

— Если бы Просперо составил более осторожный план, то при Амальфи все было бы по-другому. Впрочем, в тогдашней обстановке все могло бы кончиться иначе, не окажись двое из капитанов трусами.

Король пожелал узнать об этом более подробно и был поражен.

— Нынче утром я поздравил себя с тем, что вы числитесь среди моих капитанов. Я даже не знал, как мне повезло. Я полагал, что у меня в Генуе служит первый капитан нашей эпохи, но я не знал, что у меня же служит и второй!

— Они могут поменяться местами, сир, еще до окончания всех наших походов, — сказал улыбающийся д’Авалос.

Услышав эту шутку, император нахмурился. Его доверие к Дориа пошатнулось, хотя и совсем немного.

— Глупо лелеять несбыточные надежды. Давайте удовлетворимся тем, что имеем, и посмотрим, как обстоят дела, чтобы знать, с чем нам двигаться дальше, — сказал император и почти резко добавил: — Мессир Адорно, вы можете идти.

Затем, увидев, что Просперо спешит откланяться, Карл произнес более мягким тоном:

— Я в долгу перед вами, как и перед вашим отцом. Герцог Мельфийский напомнил мне, что Адорно пострадал за свою преданность мне. Это не будет забыто, и я должен подумать, что тут можно сделать.

Услышав эти ободряющие слова, Просперо удалился. Разговор с королем, долгий и доверительный, несомненно, придал ему вес в глазах общества, что, однако, не подняло ему настроения. Все это вообще не имело бы значения, если бы не слова императора о том, что именно от Андреа Дориа его величество узнал об участи, постигшей Антоньотто Адорно. Подтверждалось предположение кардинала Адорно о том, что Дориа оказался жертвой обстоятельств, сложившихся в результате вероломства короля Франциска, и что проявления враждебности Дориа к Адорно, вызванные его претенциозными намерениями, были ложны: просто Просперо исходил из домыслов, которые могли оказаться слишком скороспелыми. Если это действительно так и на плечах Просперо не лежит бремя долга отмщения, значит он может с успехом продвигаться к вершине. Но хотя это и было его заветной мечтой, он не позволил себе проникнуться столь утешительной мыслью.

Его авторитет, укрепившийся этим вечером, продолжал неуклонно расти в течение всего визита императора. Увеселения и пиры порой перемежались официальными церемониями. Во время одной из них было созвано закрытое совещание, на которое император собрал, помимо Андреа Дориа, лишь полдюжины человек. Джаннеттино присутствовал, а Филиппино не пригласили. Совещание было посвящено грядущему походу, и выступление Просперо прозвучало горячо и убедительно. Он увидел, что Дориа великодушно поддерживает его, без той мелочной ревности, с которой старый капитан мог критиковать молодого, если бы звезда последнего засияла слишком ярко.

Если Просперо и вызвал чью-либо зависть своим быстрым восхождением, то никто этой зависти не выказал. Однако члены его собственного семейства начали презирать его. Кузен Таддео, встретившись однажды с Просперо на улице, облек это презрение в такие слова:

— Ты с каждым днем все больше раздуваешься, как жаба в болоте. И в воде, от которой ты распухаешь, утонула твоя честь.

Просперо скрыл ярость под напускной веселостью:

— Хлебни и ты, Таддео. И станешь такой же гладкий и блестящий.

На следующий день другой дальний родственник, встретив Просперо, сорвал с себя шляпу и насмешливо поклонился.

— Снимаю шляпу перед тем, кто так высоко стоит в глазах императора и Дориа… и так низко — в глазах людей чести. Не забудь трагедию Икара[1247], кузен. Ты слишком приблизился к солнцу.

— Твое счастье, что я даже не могу разглядеть тебя оттуда, — только и бросил ему Просперо, проходя мимо.

Однако насмешки больно ранили его. К счастью, дурные мысли быстро вытеснялись заботами, связанными с предстоящим походом, которым Просперо был увлечен, пожалуй, больше чем нужно. Под предлогом подготовки он, насколько это было возможно, избегал появляться на празднествах, посещать которые было желательно из-за присутствия императора. Там Просперо чувствовал себя не в своей тарелке отчасти из-за выпадов и оскорблений со стороны фракции Адорно, отчасти из-за лицемерия, которое приходилось проявлять по отношению к Джанне. Оказалось, что отлучки капитана еще более поднимают его в глазах императора. Его величество, зная о причинах, нахваливал усердие Просперо, заставляя его еще более остро ощущать собственную низость.

— Хотел бы я, чтобы все мне так служили, — говорил император дель Васто.

Васто, верный своему другу, отвечал:

— Так вам служат все, кто может сравниться с Просперо Адорно.

— К сожалению, таких не много… Передайте ему мое пожелание: пусть отдохнет сегодня вечером. Я хочу видеть его на пиру у адмирала.

Был канун отплытия, и этот пир, которым Дориа намеревался затмить все предыдущие, должен был начаться сразу после наступления сумерек в ярко освещенных садах дворца Фассуоло. Маленькая группа гостей, состоявшая