Читать книгу - "Повести о Ветлугине - Леонид Дмитриевич Платов"

большой персик: наш начальник был сладкоежкой. — Мечтали о вечеринке, о танцах, быть может, даже о шампанском… А приходится поднимать кружки со спиртом на какой-то сырой мочажине, в пути…

— А я всю жизнь в пути, — бодро ответила Лиза. — Естественно, что и день рождения встречаю в пути. Я довольна. Ветер гонит тучи над головой, рядом позванивает река, а впереди они…

— Кто впереди?

— Истоки Реки Тайн! Ведь это очень хорошо, когда впереди ждут тебя истоки тайн…

Мы кивнули в знак согласия, потом подняли жестяные кружки, наполненные разбавленным спиртом, и чокнулись.

— Ну, будьте здоровы, дорогая Лиза! — провозгласил Савчук. — Пью ваше здоровье. Желаю вам всего, всего…

— И все-таки неловко без цветов, — огорченно сказал я, ставя кружку на мох. — Тебе, Лиза, оно, может, и ничего, а нам с Савчуком неудобно. Полагается преподносить в день рождения цветы.

— Ну что ж, — пробормотала Лиза, посмотрев на меня чуть лукаво, искоса. — На квартире в Москве нас, конечно, дожидаются цветы. Целая корзина гортензий, заказанная по телеграфу с мыса Челюскин…

Савчук недоумевающе поднял брови.

— Это от Андрея, — прояснил я. — Андрей всегда преподносит ей корзину гортензий ко дню рождения. А если находится в плавании или на полярной станции, то заказывает цветы по телеграфу и «красная шапка» — посыльный из магазина — приносит их к нам на квартиру. — Я повернулся к Лизе: — Гортензии, кстати сказать, не дожидаются тебя на этот раз. Ведь Андрей знает, что ты не в Москве, а в горах Бырранга.

Лиза сидела неподвижно. Выражение ее лица стало рассеянным, грустным и ласковым.

Я понял: думает сейчас о том, что наш Андрей так и не женился. При встречах он ничем не проявляет своих чувств к ней, держится на редкость ровно, приветливо, просто, и лишь раз в году, шестнадцатого июня, позволяет напомнить о своей любви неизменной корзиной цветов.

— Говорите, заказывает по телеграфу из Арктики? — в раздумье повторил Савчук. — Где же он их заказывает? Наверное, в магазине на Петровке?

— Да цветов в Москве всегда полно, — сказал я. — Даже в марте, когда мы ходили с вами на «Копеллию», отбоя не было от цветочниц…

Я замолчал и принялся с тревогой шарить во внутренних карманах кителя.

— Она же была здесь, — бормотал я взволнованно. — Не может быть, чтобы я ее выбросил… Ну конечно, вот она!..

Я вытащил из кармана смятую, осыпавшуюся веточку мимозы, которую купил в марте в Москве, и протянул через «стол» Лизе:

— Вместо гортензий! От меня и Андрея.

Традиция была соблюдена. А ведь традиции очень важны в нашей жизни — это как бы внутренние скрепы ее!

Посуду после завтрака, по нашему обычному «графику», полагалось мыть Лизе, но Савчук проявил галантность.

— Завтра! — сказал он и раскланялся с наивозможной для себя грацией. — Посуду станете мыть завтра! А сегодня разрешите вам этого не разрешить!..

И он перехватил у нее из рук посудное полотенце.

А после праздничного завтрака мы снова двинулись в путь.

Выше порогов река стал очень мелкой. Первое время мы с усилием отталкивались веслами, как шестами. Но лодка все чаще задевала лесок и гальку на дне реки. Несколько десятков метров она буквально ползла на «брюхе».

— Стоп! — сказал я. — Этак недолго и днище пропороть. Вся работа насмарку.

— Да, отплавалась! — согласился Савчук. — Пойдем бечевой.

Решение было правильным. Мы вышли на берег и впряглись в лямки.

Трое из нас брели по берегу, таща лодку за собой, а четвертый сидел в ней и правил веслом. Мы чередовались через каждый час: рулевой сменял одного из «бурлаков».

Иногда отмели выдвигались так далеко, что лодка с трудом проползала по самой середине русла — едва-едва хватало бечевы. Потом река снова сужалась, скалы подступали вплотную к воде, а некоторые даже нависали козырьком. Лодку перегоняли тогда на веслах, двигаясь как бы узким скалистым коридором.

Но, несмотря ни на что, мы все время пытались шутить, чтобы поднять настроение.

Рассматривая свои ладони, на которых вздулись пузыри, я сказал:

— Есть отличное название для статьи, товарищи!

— Какое еще там название?

— «Ученые прорываются к верховьям реки, или Трудовые мозоли от научной работы!»

— По-моему, — бодро поддержал Савчук, — именно в нашем положении стираются грани между умственным и физическим трудом.

— Веселенькое зрелище! Сидят друг против друга и огорчаются по поводу своих мозолей, — засмеялась Лиза. — Вспомните седовцев! А папанинцы? До седьмого пота крутили лебедку, когда брали глубоководные пробы…

— Да ведь не жалуемся. Просто констатируем факт…

В пути Лиза заинтересовалась, что мы сделаем прежде всего, когда вернемся в Москву.

— В Москву? — Савчук задумался. — Переверну вверх ногами музей, заставлю переставлять экспонаты в зале позднего неолита. Ведь теперь, по новым данным…

— А ты, Леша?

— Я бы охотно прослушал Второй прелюд Рахманинова. Там, знаешь, такое начало! Тяжелые, величавые аккорды. Как шаги судьбы! Я считаю: музыкальная интерпретация судьбы Ветлугина!

— О, какие вы оба глубокомысленные! Я мечтаю о другом. Горячий, очень горячий душ! Потом — в Столешников, делать маникюр!

— Маникюр?

— Но это же очень важно, как ты не понимаешь! Посмотри, во что у меня превратились ногти. Просто жить не хочется, когда такие ногти.

— «Быть можно дельным человеком, — услужливо процитировал Савчук, — и думать о красе ногтей…»

Мы с новой силой налегли на лямки. Лиза, стоя в лодке во весь рост, помогала нам веслом.

Но вскоре расхотелось и шутить.

На привалах, совершенно обессиленные, мы валились на землю, ели безо всякой охоты и засыпали как убитые. Лишь часовой с ружьем оставался бодрствовать.

Спорить по поводу письма больше не хотелось. Но, идя друг за другом по берегу, впряженные в лямки, мы были предоставлены каждый своим мыслям. И мысли эти, понятно, вертелись вокруг оазиса.

Не вулкан, а постепенно затухающий пожар? Что бы это могло означать?…

Очень удручало то, что мы так медленно продвигаемся вперед. Идя бечевой, подвинулись за первый день на семь километров, за второй — на девять, за третий — всего на три с половиной километра.

«Дети солнца» ничем не выдавали своего присутствия. Быть может, они обогнали нас и сейчас спешили тайными тропами к оазису, чтобы предупредить о нашем приближении?…

4

Как-то утром на одном из привалов я попросил у Савчука разрешения включить радио.

Употребляю выражение: включить. Оно такое житейски простое, привычное.

Представьте себе: в пустой комнате сидит человек. Ему взгрустнулось. Он устал. Быть может, им даже овладела апатия или тоска. В комнате очень тихо. Угрюмые тени притаились по углам. Сумерки.

И вот человек протягивает руку и включает радио.

Комнату тотчас же наполняют