Читать книгу - "Из тьмы. Немцы, 1942–2022 - Франк Трентманн"

тех бедных, которые “этого заслуживают”. Семья Бурцлафф была родом из Западной Померании (Северная Польша) и после переселения жила в бывших армейских казармах. Все члены семьи много работали, чтобы выжить, шили тапочки. В знак признания они получили шерстяное одеяло и несколько “обрывков южноафриканской кожи” из пожертвований. Противоположный пример – семья Фриц, жившая чуть дальше, в бывшем сарае площадью 16 квадратных метров, где, как сообщал сотрудник Hilfswerk, “бегали мыши и крысы”. Платяного шкафа не было, а вместо него стоял довольно большой радиоприемник, несомненно, “приобретенный сомнительным способом”. Жена “имела очень плохую репутацию, была неуклюжа и довольно неряшлива. У нее было семеро детей, из которых никто не выжил” – как будто это была ее вина. На самом деле семья проявила склонность к милосердию и собиралась усыновить девочку, мать которой оказалась среди многих тысяч пропавших без вести. Но сотрудник Hilfswerk отказал им в какой-либо помощи и заявил, что “неэкономная и неопрятная” женщина не годится на роль приемной матери54.

Благотворительный импульс также не передавался благополучно от активистов к остальному сообществу. Работник Hilfswerk трезво оценивал ситуацию в Гессене в декабре 1947 года. Хотя расширить круг волонтеров удалось, их непропорционально большая часть принадлежала элите общества; только одну пятую составляли рабочие. Нарастало чувство изнеможения, отчасти из-за собственных личных забот, отчасти из-за “парализующего чувства невозможности помогать столько, сколько необходимо”. И волонтеры, и местные власти были полностью подавлены. Община была “резко разделена на две части: старых жителей и новых. Между ними не было ничего общего”. Беженцы-инвалиды не встречали вообще никакого сочувствия. Так что сотрудник организации пришел к выводу, что они как социальные работники могут “смягчить эти противоположности в отдельных случаях”, но в конечном счете этим должно заниматься государство55. Сотрудник службы по делам беженцев организовала женские кружки, чтобы повысить осведомленность о страданиях изгнанных. По воскресеньям даже старожилы, присутствовавшие на этих собраниях, не приветствовали вновь прибывших “ни единым словом… или взглядом в церкви, а после не здоровались с ними”. Даже женщины, знающие “христианскую любовь и сострадание”, не могли заставить себя проявить доброту к “подобным «бродягам»”56.

В Западной, как и в Восточной Германии, распространялась усталость от постоянного сбора средств. Во многих приходах были недовольны тем, что Hilfswerk забирала большую часть местных пожертвований и специальных сборов, не оставляя их сообществам. Некоторые обвиняли Hilfswerk в том, что она централизованна, анонимна, не соответствует библейскому духу и даже использует нацистские методы57. В августе 1949 года один священник писал Герстенмайеру: “Если кто-то хочет быть уверен, что сбор средств будет неудачным, ему достаточно просто сообщить, что это «для беженцев»”58.

В то время немцы называли эти пожертвования Liebesgaben – дарами любви – буквальным выражением христианского caritas. Согласно этой традиции, их истинная ценность заключается в равной степени в моральном и материальном вкладе, согревая сердца как дарителя, так и получателя и создавая связь между ними. Это не всегда было именно так. В 1947 году Потсдам посетили представители Международного Красного Креста. В одной школе они обнаружили на накрытых столах цветы; “дети, когда их спросили об этом, знали, откуда взялись пожертвования, и заверили нас, что их хорошо кормят”. Но в другой школе, расположенной неподалеку, напротив, кухня, где кормили почти четыреста детей, была “не слишком чистой”. Их матери жаловались, что еду иногда разбавляли водой и не съедали до конца. “Ни одна мать не выразила ни слова благодарности или признания благотворителям”. Женщины умолкли только тогда, когда представитель Красного Креста заметил, что они могут контролировать процесс, добровольно участвуя в приготовлении и раздаче пищи59.

То, что недавние враги были склонны посылать немцам еду и одежду, а не смотреть, как те замерзают и умирают от голода, вызывало различные моральные реакции. Пакеты помощи от союзников подорвали недоверие немцев. Когда пастор раздавал детям молоко и булочки недалеко от разбомбленного Касселя, одна мать поначалу выразила сомнение, что белая мука была подарком американцев: “Это все ложь… мошенничество и пропаганда”. Пастор отвел ее в сторону и показал этикетку, на которой по-английски было написано: “Во имя Христа”. Американский хлеб, сказал он ей, словно оливковая ветвь, которую голубь несет после потопа. Повсюду дети рисовали голубя и крест в знак благодарности жертвователям. Весной 1948 года в Университете Майнца на иностранные пожертвования каждый день кормили семьсот студентов. “Это оказалось лучшим лекарством от нигилизма”, – писал университетский пастор иностранным благотворителям. Помощь побудила учащихся “больше доверять себе и другим”. Горечь теперь стала редкостью, и они начали чаще встречаться с иностранными гостями. Снова и снова студенты приходили к пастору с вопросом, кто присылает им эти подарки и почему60.

Подарок требует благодарности. А благодарственные письма предлагали получателям задуматься о том, как они оказались в ситуации, в которой им требуются иностранные пожертвования, чтобы выжить. Для одного молодого человека, взятого в плен американцами, пожертвование было “претензией, даже суждением” и “постоянным вопросом к самим себе, что мы делали раньше и делаем сейчас”. Каждый дар, который достигал их, восстанавливал связь, которую они сами разорвали, писал он. Везде “мы видим последствия наших действий”. Тот факт, что другие предлагали помощь, а не месть, был актом прощения. “И зачастую только это прощение указывает на вину”61. Пожертвования были призывом к искуплению.

Однако этот молодой немец был студентом-теологом и вряд ли представлял собой типичный случай. Многие другие восприняли пожертвования как международное признание того, что они были достойными и невинными жертвами, и использовали благодарственные письма зарубежным дарителям, чтобы засвидетельствовать свои страдания. В декабре 1946 года пастор из Марбурга выразил благодарность своим христианским братьям и сестрам в Соединенных Штатах. С 1933 года, писал он, немецкий народ находился в страхе из-за режима террора. “Можете ли вы себе представить, сколько пришлось пережить нам, ненавидевшим режим, жаждавшим его краха и тем не менее посылавшим наших сыновей в бой?” Теперь Германия представляла собой “один большой концентрационный лагерь”. Американские пожертвования были высоко оценены “людьми, которых ввели в ужасный обман и жестоко оскорбили”. Другой человек попросил священника поблагодарить “щедрых жертвователей в Америке” за то, что их христианская любовь помогла смягчить их “страдания, произошедшие не по их вине”.

В обстановке надвигающейся холодной войны недавняя борьба с Советами и партизанами стала знаком отличия. В 1949 году житель Восточной Пруссии открыто рассказывал своим благотворителям, что “участвовал в боях против партизан” в Хорватии и сражался с русскими до самого конца. Четыре года он провел в Ленинграде и в колхозе в качестве военнопленного. Он не сомневался, что пожертвования