Читать книгу - "Рижский редут - Далия Трускиновская"

– Это еще для чего?

– Нужно подать знак. А нам свистеть нельзя.

– Ты разве не умеешь? – удивился я.

– Умею, – печально отвечал он. – Но взрослому женатому мужчине уже нельзя…

У меня была при себе боцманская дудка. Я достал ее (и видели бы вы живейший интерес на физиономиях «взрослых женатых мужчин»!) и дунул наобум. Подавать правильный сигнал я остерегся, мало ли кто находился поблизости и мог догадаться, что здесь безобразничают моряки?

Примерно минуту спустя из-за игнатьевского забора мы услышали собачий лай и женские крики.

– Что там за беспокойство, Трабл? – в тревоге спросил я.

– Ой, ничего особенного… Просто наши, Борух Лейба и Беньомин, поймали двух собак и перекинули их туда. Они хотя взрослые, но еще неженатые, им, наверно, можно… Герр Морозов, будьте внимательны. Мужчин, чтобы прибить собак, там сейчас нет. Женщины откроют ворота и попытаются их выгнать. Нужно вбежать во двор и снять с двери засов. Мы лазили на забор и смотрели – там нет замка, только засов толщиной с оглоблю. А молодой Ларионов уж выскочит сам.

Если бы мне месяц назад предложили вбежать в чужой двор и вломиться в чужой дом, я даже не нашелся бы, что ответить. И тогда, стоя перед бородатым парнишкой, я несколько растерялся. Но он смотрел на меня так, словно был уверен – я запросто вызволю из заточения несчастного Яшку.

Любопытно, что освобождение враля мне не требовалось, ему весьма пошло бы на пользу посидеть еще немного на хлебе и воде. Но мои помощники не видели другого способа побеседовать с Яшкой – статочно, его и в природе не было.

Большие ворота со скрипом распахнулись, я увидел двор и трех женщин в темных сарафанах и душегрейках: одна командовала, две, вооружившись метлой и граблями, штурмовали незримое для меня пространство, откуда никак не хотели выбегать два заброшенных во двор пса. Моля Бога, чтобы этим теткам не пришло в головы спустить с цепи сторожевых кобелей, заливавшихся басовитым лаем, я вбежал во двор. До двери подклета я добрался в три прыжка. Засов был и точно толщиной с оглоблю, новенький, свежеоструганный, но прилаженный, к счастью, так, что его можно не выдвинуть, а просто снять – видно, необходимость запереть блудного сына оказалась столь велика, что на правильно устроенные петли времени недостало. Я дернул засов, освободил дверь и распахнул ее.

Первое, что я увидел в мрачном подклете, был Яшкин зад. Мой любезный враль, встав на лавку и несколько согнувшись, подобрался к высоко прорубленному окошку, любопытствуя, что творится во дворе.

– Ларионов, за мной! – крикнул я ему.

Он быстро обернулся и соскочил с лавки. Разумеется, он не признал меня, но я явился ему вестником долгожданной свободы! Как был, не обуваясь, в одних портах и рубахе, он устремился за мной. Я бежал к воротам первым, он следом – ему и досталось несколько весомых ударов метлой. Мы выскочили на улицу и припустили во всю прыть.

Женщины не решились гнаться за нами, мои сообщники, видимо, пришли к выводу, что я теперь и без них обойдусь. И мы с Яшкой пробежали бок о бок полверсты, до самой эспланады, прежде чем он поверил в свою безопасность.

– Ну, век за тебя буду Бога молить! – воскликнул запыхавшийся Яшка, повернувшись ко мне. И уставился мне в глаза – и вдруг узнал…

– Ну, сукин сын, вот ты мне и попался! – сказал я очень спокойно. – Попробуй только удрать! Пристрелю ко всем чертям!

Пистолета при мне, увы, не было, но просторная одежда позволила бы его спрятать. И то, как я сунул руку за пазуху, Яшку смутило, если не напугало.

Великое дело – война! В мирное время я вряд ли назвал кого сукиным сыном, даже человека, причинившего мне зло. А теперь вот – запросто. Невзирая на то, что сочинитель Жуковский такого словосочетания в виршах никогда не допускал, а сочинитель Карамзин в прозе своей – тем более.

– Да я что?! – глядя огромными, совершенно детскими и беспредельно невинными глазами, спросил он. – Да разве я когда что плохое вам сотворил?! Да не я ли кошелек ваш в Гостином дворе от мазурика спас?! А в кошельке-то все жалованье лежало! И что бы вы, сударь, без меня-то делали?!

Я подумал: айв самом деле, ведь спас он мой кошелек! Если бы не война, Яшке бы, пожалуй, удалось убедить меня, что этот его подвиг совершенно затмевает донос в полицию. Но сейчас речь шла не обо мне. И понимание того, что я защищаю не только себя, но и Отечество, спасло меня – Яшкины купеческие затеи меня не коснулись.

– Сейчас мы пойдем в порт, и там ты расскажешь подробно мне и друзьям моим, кто научил тебя, подлеца, врать полицейским, будто я разведывал про убийство Катрины Бюлов, – сказал я. – А если вздумаешь бежать – пеняй на себя.

– В порт? Почему в порт? – он явно растерялся.

– А потому, что сейчас туда придут канонерские лодки, а на головной лодке – начальник военной полиции нашей армии господин Розен, помощник самого главного начальника военной полиции господина де Санглена, – пояснил я, улыбаясь и щурясь так, что самому сделалось противно. – Он-то и спросит тебя, по чьему наущению ты врал. А потом… потом, коли ты не попадешь за ложные показания в тюрьму, тебя с рук на руки сдадут родителю твоему. И опять будешь сидеть на хлебе и воде да читать впотьмах душеспасительные книжки.

Эти книжки я видел своими глазами в подклети. Их было две, явно писанных еще в позапрошлом веке, в преогромных переплетах, таких, что, кажется, стол под ними прогибался. Это воспоминание придало моему голосу неожиданную для меня самого достоверность.

Кроме того, Розен, столько раз поминавшийся всуе, предстал перед моим внутренним взором в образе по меньшей мере генерала Генерального штаба, сверкающий великолепным золотым шитьем на воротнике и на обшлагах мундира, в белых лосинах, в ботфортах с ослепительным блеском, в высоченной двууголке с гигантским плюмажем, а главное – с россыпью орденских звезд на груди. Лик его, обрамленный почему-то седыми бакенбардами, был строг до чрезвычайности. Казалось, этот статный генерал вот-вот спросит меня: «Что ж ты сам-то, сукин сын, врешь да врешь, совсем заврался?»

Но я отложил объяснение с воображаемым генералом до лучшего времени.

– Да что ж я такого сделал?!

Похоже, Яшка действительно не понимал своей вины.

– А вот что – ты на меня донес, будто я на другой день после убийства девицы слонялся вокруг амбара Голубя и приставал к прохожим, домогаясь, не слыхал ли кто, кем и как было найдено тело.

– Так ваша милость же там была!

– Ик прохожим моя милость приставала?

Яшка показал вид глубочайшей и почти философической задумчивости. С его смазливой рожей, хотя уже не такой округло-сытой, как ранее, изображать на высоком челе философию было бесполезно.

– Так спрашивали же… – неуверенно произнес он.

– Никого я не спрашивал! Ты сам ко мне с расспросами приставал! А потом, в амбаре? Какого черта ты звал людей, чтобы меня связали и сдали в часть?