Читать книгу - "Мари. Дитя Бури. Обреченный - Генри Райдер Хаггард"

Затем он нагнулся и мертвым пальцем в трех разных местах оставил в пыли на земле какие-то метки, похожие на круги и точки. Странно и жутко было наблюдать за этим его занятием.

– Благодарю тебя, умница-палец. Ступай спать, ты хорошо поработал. – Зикали неторопливо завернул реликвию в мягкую тряпочку и спрятал в мешок.

Затем вгляделся в первые отметины на пыли и спросил:

– Зачем я здесь? Зачем? Желает ли сидящий на троне знать, как долго ему царствовать?

Зрители внутреннего круга, которые при таких «разоблачениях» как бы исполняли роль хора, посмотрели на короля и, видя, что он энергично замотал головой, вытянули вперед правые руки, держа большие пальцы книзу, все разом произнесли тихо и бесстрастно:

– Изва! (То есть «Мы слушаем тебя».)

Зикали затоптал эти знаки.

– Это хорошо, – сказал Зикали. – Сидящий на троне не желает знать, как долго ему править, а потому пыль забыла и больше не показывает этого мне.

Затем он подошел ко второму ряду знаков и стал изучать их.

– Желает ли сын Сензангаконы знать, который из его сыновей останется в живых, а который умрет; да и который из них займет его хижину, когда уйдет он сам?

На эти вопросы толпа взорвалась оглушительным «Изва!», сопровождаемым хлопками в ладоши, – этот рев поднялся от наружной толпы, которая все слышала, поскольку не было желанней информации для зулусов в описываемое мной время.

И вновь Панда, всерьез обеспокоенный развитием событий, яростно затряс головой, а послушный хор голосов точно так же отмел предложение шамана.

Зикали принялся затаптывать второй ряд знаков, приговаривая:

– Народ-то желает знать, а правители знать боятся, поэтому пыль забыла, кто в дни грядущие будет спать в хижине короля, а кто будет спать в брюхе шакалов и в зобе стервятников после того, как копья перенесут их «по ту сторону».

Страшное предсказание кровопролития и гражданской войны и рвущий душу завывающий, совсем не похожий на обычный голос Зикали заставили всех, кто их слышал, включая и меня самого, содрогнуться от страха. Король вскочил со своей скамьи, словно желая положить конец ворожбе. И следом, как это было ему свойственно, Панда передумал и вновь уселся. Но Зикали, не обращая ни на что внимания, перешел к третьему ряду знаков и вгляделся в них:

– Видится мне, что мой сон в Черном ущелье потревожили из-за совсем маленького, никудышного дела, с которым справился бы и простой ньянга. Однако плату я взял и ее отработаю, хотя думал, меня привели сюда, чтобы говорить о делах великих, таких как смерть сыновей короля и судьба народа. Угодно ли, чтобы дух мой рассказал о колдовстве в городе Нодвенгу?

– Изва! – проревела толпа.

Зикали кивнул огромной головой и как будто вновь заговорил с пылью, то и дело умолкая, словно прислушиваясь к ее ответам.

– Хорошо, – сказал он. – Колдунов в городе много, и пыль назвала их всех. О, как же много их. – Зикали огляделся вокруг. – Так много, что, огласи я имена, все гиены с окрестных холмов нажрались бы сегодня досыта…

Толпа вновь начала проявлять признаки тревоги и страха.

– Погодите-ка… – Зикали вновь уткнулся взглядом в пыль и склонил голову набок. – Что вы там шепчете? Говорите яснее, маленькие голоса, вы же знаете, я туговат на ухо. Вот как? О, теперь я понимаю. Все гораздо проще, чем я думал. Вы говорите лишь об одном колдуне…

– Изва! (Громко.)

– …всего лишь о нескольких смертях и какой-то болезни.

– Изва!

– Лишь об одной смерти, но смерти судьбоносной.

– Изва! (Очень громко.)

– А, понятно! Одна смерть. Кто же умер – мужчина?

– Изва! (Очень громко.)

– Женщина?

– Изва! (Чуть спокойнее.)

– Тогда ребенок? Ну конечно ребенок, если только речь не о смерти духа. Но что вы, люди, ведаете о духах… Ребенок! Младенец! А, слышите меня? Ребенок… Мальчик, думается мне… Я правильно услышал тебя, о пыль?

– Изва! (Решительно и настойчиво.)

– Ребенок общий? Или бастард? Простолюдин?

– Изва! (Очень тихо.)

– Из знатной семьи? Тот, кто должен был стать великим? О пыль, я слышу, слышу тебя: младенец королевской семьи, ребенок, в котором бежала кровь отца зулусов, того, кто был мне другом? Кровь Сензангаконы, кровь Черного владыки, кровь Панды…

Он умолк, а хор и вся толпа слились в едином могучем крике «Изва!» и жесте: вытянутые вперед руки с оттопыренными вниз большими пальцами.

Затем наступила тишина; во время этой паузы Зикали затаптывал все остававшиеся знаки, приговаривая:

– Благодарю тебя, о пыль, и сожалею, что потревожил тебя из-за пустяка… Так-так, – продолжал он, – умер ребенок из семьи короля, и ты полагаешь, что его околдовали. Давай узнаем, умерло ли это дитя из-за колдовства или же обычной смертью, как умирают другие, когда их призывают Небеса. Что? О, здесь знак, который я оставил. Смотрите! Знак краснеет, он весь в красных точках! Ребенок умер с гримасой судороги на лице.

– Изва! Изва! Изва! (С нарастающей силой.)

– Эта смерть не обычная. Что же ее вызвало – колдовство или яд? Думаю, и то и другое. А чей это был ребенок? Думаю, не сына короля. О да, люди, вы слышите меня, но не шумите, прошу, ваша помощь мне сейчас не нужна. Нет, не сына. Стало быть, дочери. – Зикали повернулся и повел вокруг себя взглядом, пока тот не натолкнулся на группу женщин, среди которых сидела Нэнди, одетая как простолюдинка. – Дочери, дочери… – Он приблизился к группе женщин. – Вот как! Я не вижу здесь дочери королевской крови, это все дочери простолюдинов. Постойте-ка… Я чую запах королевской крови Сензангаконы.

Он по-собачьи понюхал воздух и, принюхиваясь так, стал приближаться к Нэнди, пока наконец не рассмеялся, указав на нее:

– Твой ребенок, принцесса, имени которой я не знаю. Твой первенец, которого ты любила больше жизни.

Она встала.

– Верно, ньянга! – воскликнула она. – Я принцесса Нэнди, и это был мой ребенок, которого я любила больше жизни.

– Хе-хе, пыль, ты не солгала мне, – проскрипел Зикали. – Дух мой, и ты не солгал. Но сейчас скажи мне, пыль, и дух мой, скажи, кто убил ее дитя?

Он заковылял по кругу – престранное зрелище: весь покрытый грязно-серой пылью с полосками черной кожи там, где бежали струйки пота, смывая ту пыль.

Наконец он поравнялся со мной и, к моему отвращению, замер, принюхиваясь ко мне, как только что – к Нэнди.

– О Макумазан! – обратился он ко мне. – А ведь ты причастен к этому делу.

От его слов толпа насторожила уши.

Тогда, охваченный гневом и страхом, я поднялся со своего места, догадываясь, что мне может грозить опасность.