Читать книгу - "Война Кортни - Уилбур Смит"

ушли от русских, их кормят, и никто в них не стреляет. Они знают, что война закончится со дня на день. С таким же успехом можно остаться здесь, пока это не произойдет.”

В палатке администрации лагеря их встретил еще один офицер разведывательного корпуса, представившийся лейтенантом Хартом, и провел в небольшую палатку, которая использовалась как импровизированная комната для допросов. Двое мужчин ждали у входа. Один из них был вооруженным военным полицейским. Другой-маленький усатый человечек с темно-карими глазами под напряженно нахмуренными бровями.

“Это капрал Панчевски, - сказал Харт. - Он поляк, говорит по-русски и даже немного по-украински, не так ли?”

Панчевский кивнул.

“Вы не возражаете, если я сяду на собеседовании?- Спросил Харт. “Я был бы признателен за любую информацию о лагерях. Чувствую, что должен знать.”

“Конечно, - ответила Шафран.

Они вошли в палатку. Там стоял маленький столик с двумя стульями по одну сторону от входа и еще один стул по другую. По крайней мере, Шафран предположила, что там есть стул. Но ничего этого не было видно под огромной тушей самого большого человеческого существа, которое Шафран когда-либо видела.

Михаил Шевченко сделал так, что каждый второй человек в палатке стал похож на маленького ребенка. Его плечи были почти такими же широкими, как сам стол, руки такими же толстыми, как ноги любого нормального человека, а на лысой голове доминировал неандертальский гребень бровей. Его массивность еще больше подчеркивалась толстым тулупом, в котором он был одет, что свидетельствовало о его привилегированном положении человека, которому доверяли эсэсовцы. Оно выцвело до серого цвета, но на левой груди виднелось черное прямоугольное пятно-там, где была пришита нашивка с номером лагеря.

"Этот человек такой же большой, костлявый и опасный, как Капский буйвол", - подумала Шафран, зная, как и любой африканец, что разъяренный буйвол может быть так же опасен, как и Лев.

Она села рядом с Панчевским. Харт и Данниган стояли позади них, наблюдая за происходящим. Она посмотрела на человека-гору и спросила: "Sprechen sie Deutsch?”

Шевченко пожал плечами и заговорил не так громко, как рокот, голосом таким глубоким и невнятным, что она едва разобрала единственное слово, слетевшее с его губ: -” Немного".

Она обратилась к Панчевскому: - Пожалуйста, скажите ему, что я хочу, чтобы мы говорили по-немецки, потому что я хочу знать, что он сказал. Но если он не может найти слов, чтобы ответить мне по-немецки, тогда он должен поговорить с вами, и вы можете перевести.”

Панчевский дал залп по-русски, на что Шевченко ответил, посмотрев на Шафран и ответив по-немецки: "Почему я должен говорить с маленькой девочкой?”

Он откинулся назад, глядя на Шафран сверху вниз с высокомерным, дерзким вызовом, который исходил от уверенности в собственной физической силе. Она могла сказать, как работает его мозг. Одна вещь, которой Заксенхаузен научил бы его - если бы остальная часть его жизни не сделала этого задолго до того, как он прибыл туда - была разница между небольшим количеством людей, которых он должен был бояться, и множеством людей, которых он мог запугать.

В глазах Шевченко Шафран выглядела бы одной из самых слабых. Он никогда ничего не скажет ей, пока она не убедит его в обратном. Словесный спор этого не сделает. Она должна была доказать ему это как можно более конкретно.

- Потому что я здесь единственный человек, который имеет право заключить с тобой сделку, - ответила она, выдержав его взгляд и бросив ему вызов. “А также . . .- Она наклонилась вперед, щелкнула пальцами, давая ему понять, что он должен сделать то же самое, и отвела руку назад, ведя его вперед.

Она была красивой молодой женщиной, поощряющей мужчину к сближению. Шевченко не мог не услужить. Он наклонил к ней свою огромную голову.

Шафран ударила его так сильно, как никого в своей жизни, точно так же, как она ударила Шредера той ночью в Гааге: пяткой ладони в подбородок. Это было похоже на удар о гранитную стену, покрытую наждачной бумагой его щетины.

Шевченко дернул головой назад. Он упал в кресло, удивленно моргая. Потом стыд оттого, что его ударила женщина, сменился гневом, и он поднялся на ноги, отшвырнул стол в сторону и поднял глаза . . . в ствол служебного револьвера Шафран.

Она держала его ровно, целясь в центр его лба.

“Я знаю, как этим пользоваться, - спокойно сказала она, давая ему понять, что говорит серьезно. “И я знаю, как им убивать.”

Он стоял, гнев нарастал внутри него, сдерживаемая энергия была видна в каждой клеточке его существа, пока он подсчитывал шансы.

Панчевский отпрянул в глубь палатки, испугавшись того, что Шевченко может сделать.

“Я вас прикрою, мэм, - сказал Данниган, поднимая свой пистолет. Он старался говорить ободряюще, но не мог скрыть собственного напряжения. Шафран не могла рассчитывать на то, что он сохранит самообладание.

- В этом нет необходимости, сержант, - ответила она, не сводя глаз с Шевченко.

- Подними стол, - сказала она украинцу. “Медленно. Не пытайся ничего сделать, или ты умрешь.”

Шевченко был капо в Заксенхаузене. Он знал, как легко можно погасить человеческую жизнь. Он сделал, как ему было сказано.

- Теперь кресло . . . Сиди в нем.”

Шафран повернулась к Панчевски. “Теперь ты можешь вернуться. Это безопасно. Мы с господином Шевченко понимаем друг друга. Если он даст мне хорошую информацию, я буду благоразумена. Если он сделает какую-нибудь глупость, я убью его.”

- Но Женевская конвенция . . .- Запротестовал Харт.

“Если у вас есть возражения, вы можете обсудить их со мной позже.- Шафран села. - А теперь, Шевченко, расскажите мне, пожалуйста, о ваших обязанностях в Заксенхаузене . . .”

В течение следующих нескольких минут, время от времени переходя на русский язык, поскольку то, что он хотел описать, выходило за рамки его немецкого, капо описал, как выглядел лагерь и какую роль он играл. Он изо всех сил старался скрыть правду и настаивал на том, что не принимал никакого участия ни в одном из этих злодеяний. Но даже в этом случае не было никакого способа скрыть невыразимый кошмар, который СС создали там, как и во многих других лагерях.

- А теперь, пожалуйста, расскажите мне, что случилось с заключенными в Заксенхаузене,