Читать книгу - "Рыцари света, рыцари тьмы - Джек Уайт"

Граф Гуг, будучи сенешалем ордена Воскрешения, с самого начала основания нового ордена рыцарей-монахов не оставался в стороне от его деятельности и являлся одним из тех немногих, от кого зависел успех всего предприятия. Призванный содействовать замыслам и целям ордена, он сразу разглядел выгоды от привлечения на свою сторону рыцаря с такими достоинствами, какими обладал Сен-Клер.

Таким образом, сира Стефана Сен-Клера спешно ввели в круг графских приближенных и немедленно выдвинули кандидатом на вступление в орден — под личное поручительство Гуга Шампанского. На церемонии восхождения молодой рыцарь столь успешно и воодушевленно отвечал на вопросы наставников, что через краткий срок добился полноправного членства. Не прошло и трех лет, как он по личному распоряжению сенешаля был уже направлен в Иерусалим, чтобы там примкнуть к набирающему силы ордену монахов-ратоборцев.

Теперь, будучи уважаемым и прославленным членом общины бедных ратников воинства Христова, в которых все видели поборников святой веры, Сен-Клер часто ловил себя на том, что удрученно и недоверчиво качал головой. Ему казалось, что и его собратья точно так же сознают нелепость всей ситуации. Все они входили в орден Воскрешения в Сионе, что означало ipse facto,^[20] что христианами они не являлись.

В этом и заключалась главная тайна их братства, и они охраняли ее буквально ценой собственной жизни, поскольку, если бы кто-либо узнал или даже заподозрил правду, их всех ждала бы скорая смерть. Каждый из них вырос в христианской семье; их родители и прочая родня все были христиане. То же относилось к их слугам и товарищам — братьям-сержантам, обслуживавшим их и несшим на себе основное бремя патрульных выездов. Сами же девять рыцарей на восхождении отреклись от христианства.

Даже по истечении стольких лет подобные мысли все еще терзали Стефана. Для него и для его собратьев акт отречения явился важнейшим и самым далеко идущим разоблачением в жизни. Никто бы не решился на него, если бы форма подачи новой истины была какой-либо иной. Их не просили отвергнуть прежнюю веру или заклеймить ее. Напротив, в обстановке любви и понимания, в окружении ближайших родственников и преданных друзей, в том числе пожилых и уважаемых, давно вступивших в это неведомое братство, новички узнавали, что существуют более древние знания, ведущие к просветлению, чем христианство, главенствующее в ту пору над всеми и вся. Им говорили, что эти знания, переданные далекими предками, произрастают из одного старинного предания, крепко уходящего корнями в иудейские заповеди.

Подобная новость воспринималась новопосвященными как парадокс, но вскоре они приходили к выводу, что, после тысячелетия скрупулезного изучения и пристального внимания к содержанию и форме сохранившихся документов и ритуалов, иудейский базис ордена не должен никого удивлять: в нем не больше еврейства, чем в самих истоках христианства.

Стефан Сен-Клер достиг подобного понимания не без внутренней борьбы. До сих пор его память почти дословно удерживала беседу, которая помогла его перерождению, хотя она, по сути, больше была похожа на аргументированное внушение, чем на равноправное обсуждение. Тот разговор не убедил его окончательно — или ему тогда так показалось.

Сейчас, размеренно и без усилий зачерпывая мусор и нагружая его на тележки, чтобы потом спустить в пропасть, Сен-Клер снова задумался над предметом их спора. Спустя много часов, когда он, изнуренный до предела, наконец опустился на свое дощатое ложе, его мысли все еще осаждали ту же тему, и Стефану оставалось только вертеться с боку на бок ночь напролет. Он столь ясно увидел тот давно канувший в прошлое день, что никакая усталость и сон не могли соперничать с воспоминаниями.

ГЛАВА 5

О своем дяде, сире Вильгельме Сен-Клере, Стефан в первую очередь помнил то — и сам в очередной раз подивился, что, по истечении стольких лет, это обстоятельство по-прежнему занимает его, — что тот, по его мнению, был слишком молод, чтобы называться дядей. Дяди, как он справедливо полагал, всегда вровень с отцами, с людьми старшего поколения, до которых племянникам и их ровесникам еще расти и расти. Тем не менее этот самый дядя приходился его отцу сводным младшим братом. Его произвел на свет седовласый дед Стефана, после долгого вдовства взявший молодую жену.

Правда и то, что сир Вильгельм Сен-Клер заслуживал упоминания и всяческого уважения не только из-за своей исключительной молодости, а еще и потому, что был достойным наследником собственного отца — сурового и прославленного сира Стефана Сен-Клера, высадившегося в 1066 году в английском Гастингсе вместе с Вильгельмом Незаконнорожденным. Младший сын был более, нежели другие отпрыски, похож на знаменитого рыцаря — физической силой и могучим телосложением, умом и обаянием, сметливостью и несравненными навыками владения любым видом оружия.

Смолоду он отправился в Заморье воевать с сельджуками и стяжал себе грозную славу за смелость и отвагу, пока в небольшой стычке у стен сирийского Дамаска его не настигла турецкая стрела. Пролежав в пустыне около полутора суток, он, несомненно, умер бы, если бы не Седрик, его верный слуга, сопровождавший сира Вильгельма повсюду на протяжении всей его жизни. На свой страх и риск тот отправился на розыски тела хозяина, чтобы предать его земле.

Никто не может сказать с уверенностью, насколько близок к смерти был Вильгельм, лежа один в песках, зато не подлежит никакому сомнению то, что потом он оказался к ней еще ближе. Серьезная рана в плече осложнилась заражением, и несколько месяцев больной под присмотром арабского врача, приглашенного Седриком, находился на краю могилы. Когда он немного окреп и наконец начал действительно поправляться, целитель убедил Седрика, что его хозяина лучше перевезти в Англию. На остатки денег, привезенных сиром Вильгельмом с собой из дома, Седрик купил для них обоих места на судне, следующем на Кипр, а там они пересели на другой, более надежный корабль и отправились в Марсель.

Плыли они невероятно долго — добирались с Кипра на Крит, затем заходили на Сицилию, Сардинию и Корсику, пока не достигли южной Франции. Из Марселя Вильгельм завернул в Шампань, чтобы навестить своего троюродного брата по материнской линии, графа Гуга, которого ему так редко удавалось повидать. По счастливому стечению обстоятельств он прибыл как раз к церемонии восхождения собственного племянника Стефана, с которым даже не был знаком. Тот оказался всего на три года младше его самого.

Вильгельм не собирался отказываться от своего намерения вернуться в конце концов на родину, в Англию, но пока, заявил он, ему неплохо и во Франции, где сытно и солнечно и где его некогда могучее тело может восстанавливать свои утраченные силы. Стефану он сразу понравился. Юноша заметил, что расположение было взаимным; впрочем, выросши среди людей, редко повышавших голос, он сперва немного терялся от шумливости и чрезмерной откровенности родственника. Опыт воинской службы подсказывал ему, что наилучший способ ладить с такими горлопанами — по мере возможности вовсе их избегать. Как только его собратья по оружию обнаружили его неприязнь к ним, у него более не было недостатка в уединении. Так или иначе, он не собирался полностью игнорировать своего дядю Вильгельма, поэтому пришлось понемногу привыкнуть к кипучим проявлениям его натуры, и вскоре Стефан, к своему удивлению, находил их даже в какой-то мере притягательными.