Читать книгу - "Джугафилия и советский статистический эпос - Дмитрий Орешкин"

Ф. Шлегель в русле близких рассуждений определил историка как пророка, предсказывающего прошлое. В 1924 г. Б. Пастернак, ненароком, наугад или в целях конспирации сменив фамилию философа, обул сюжет в стихи: «Однажды Гегель ненароком / И, вероятно, наугад, / Назвал историка пророком, / Предсказывающим назад». Так или иначе, неизбежность некоторой предвзятости в исторических интерпретациях была осознана европейской (и, следовательно, тогдашней русской) мыслью достаточно давно.

Через пять лет после Пастернака, в 1929 г., главный партийный историк, член ВЦИК, ЦИК СССР, Президиума ЦКК ВКП(б) академик М.Н. Покровский попытался перевести проблему с буржуазно-субъективистского языка на объективный язык классового подхода: «История — это политика, обращенная в прошлое». Встречается и более метафоричная формула «политика, опрокинутая в прошлое». Вскоре (в 1935–1936 гг.) И.В. Сталин устами своих приближенных эту мысль отверг вместе с ее автором. К счастью для последнего — посмертно, но его ученикам за заблуждения досталось по высшей мере.

Вождю хотелось непростого: чтобы, с одной стороны, история по достоинству оценила его выдающийся личный вклад (наравне с Петром Великим и Иоанном Грозным), а с другой — чтобы оценка ни в коем случае не была политически конъюнктурной. Напротив, ей надлежало быть объективной, исторически взвешенной, обусловленной всем ходом предшествующего развития человечества. Простоватый марксист Покровский этому требованию не мог соответствовать по определению. Старательно опрокидывая в прошлое заветы Маркса и Ленина, он и его школа сурово осуждали антинародную империалистическую политику русских монархов, включая того же Иоанна Грозного. Она-де была экспансионистской, вела к понижению культурного уровня, экономическому регрессу, упадку промышленности и торговли в завоеванных землях. А также слишком дорого стоила самой Руси. «Население Казанского ханства еще 6 лет после падения своей столицы ожесточенно сопротивлялось, и русские города, построенные в новопокоренной области, все время “в осаде были от них”… По словам Курбского, при усмирении погибло столько русских служилых, что и поверить трудно: “иже вере неподобно”», — сообщал большевик-ленинец М.Н. Покровский в своей политически ошибочной книге «Русская история с древнейших времен», изданной в 1922 г.^[9]

Меж к тем к середине 30-х годов в верховной голове Советского Союза сложилась совсем другая картина мира. Там Иоанн Грозный был не империалистом, а великим собирателем земель русских, искоренителем крамол и созидателем несокрушимой властной вертикали. То есть как бы историческим предтечей самого Отца народов. Именно этот, единственно верный взгляд на прошлое и надлежало объективно обосновать советской исторической науке, которая на глазах съезжала к уровню и функциям агиографии. Старик Покровский давно утратил политическое чутье и с группой примкнувших к нему отщепенцев преступно распространял заведомо ложные измышления. Причем делал это за 10 лет до того, как тов. Сталин вошел в административную силу. То есть предательски воспользовался временными трудностями, которые переживала советская власть, чтобы заранее нанести ей удар в спину и свить гнездо ядовитых последышей. Ну как было не расстрелять таких мерзавцев? Заодно и другим урок: чтоб впредь знали, кто у нас является источником исторической истины. Назрела необходимость вернуть доброе имя объективному историческому материализму, закономерно выводящему на поверхность выдающихся людей типа И.В. Сталина. Понятно, решить столь многоплановую задачу было никак невозможно без проникновения в самую суть марксистско-ленинской диалектики. Карл Радек и Николай Бухарин успешно проникли; Бухарин, кажется, глубже. В результате родилась блестящая теория о том, что в эпоху господства буржуазии история была классовой (следовательно, как у Покровского, предвзятой). Зато после революции, когда Истина, по большому счету, уже обретена, народы освобождены и никто не смеет навязывать пролетарским мыслителям своих оценок, история становится правдивой, объективной, свободной от политической конъюнктуры, полнокровной и «красочной, как сама жизнь».

Именно этой полнокровной и красочной пролетарской истории и надлежало пропеть осанну вождю — объективно и непредвзято. Параллельно создавая комфортный для него образ России прошлого с эпическим героем в лице Ивана Васильевича Грозного с его прогрессивными опричниками.

Странно, что М.Н. Покровский сам не нашел такого простого и изящного эпистемологического хода. Возможно, помешало то, что он уже четыре года как был покойник; счастливо умер от рака. А может, дело в том, что в молодые годы находился под губительным влиянием «легальных марксистов». Немного позже бдительными коллегами были вскрыты и куда более тревожные факты его идейной близости с самим Троцким! Наконец, 27 марта 1937 г. газета «Правда» в статье П. Дроздова прямо называет вещи своими именами. Оказывается, последователи Покровского (поскольку до 1930 г. он числился главным партийным историком, его последователем мог оказаться любой) были «двурушниками, взаимно покрывающими и поддерживающими друг друга и проводившими подлую вредительскую работу, широко пользуясь слепотой, ротозейством и идиотской болезнью — беспечностью некоторых историков-коммунистов».

Таким образом, Бухарин оказался прав: беспристрастность пролетарской истории («красочной, как сама жизнь») была доказана на практике. Хотя ему, как и Радеку, это уже не помогло. Оба были арестованы еще до появления в «Правде» данного замечательного текста. Бухарина через год расстреляли; Радека якобы забили до смерти сокамерники. Позже выяснилось, что роль сокамерников по поручению И.В. Сталина сыграла спецгруппа НКВД во главе со старшим уполномоченным П. Кубаткиным^[10].

Вслед за публикатором А.Н. Артизовым^[11] бегло перечислим имена самых крупных из репрессированных в ту пору советских историков: декан истфака ЛГУ Г.С. Зайдель, директор Историко-археографического института АН СССР С.Г. Томсинский, замдиректора Ленинградского отделения Института истории Комакадемии А.И. Малышев, научный сотрудник ИМЭЛ при ЦК ВКП(б) А.С. Бернштейн, инструктор Института массового заочного обучения при ЦК ВПК(б) М.Л. Ципис, проф. В.И. Невский, с. н. с. Института истории Комакадемии В.З. Зельцер, замдиректора Библиотеки им. В.И. Ленина по науке И.Г. Кирзин, декан истфака Казанского пединститута Н.Н. Эльвов, проф. Смоленского пединститута Г.В. Ладох, замдекана истфака МГУ М.И. Лурье, проф. Ленинградского института истории, философии и литературы З.Б. Лозинский, руководители Госакадемии истории материальной культуры С.Н. Быковский, Ф.В. Кипарисов, М.М. Цвибак, директор Института истории партии Ленинградского обкома ВКП(б) О.А. Лидак, замдиректора Международной Ленинской школы З.Л. Серебрянский, проф. Сталинградского пединститута Г.Е. Меерсон, историки В.М. Далин, Л.Г. Райский, И.М. Троцкий, И.П. Токин, Е.И. Ривлин, и.о. директора Института истории партии при ЦК КП(б) Азербайджана Б.Н. Тихомиров, декан истфака ЛГУ С.М. Дубровский (вместе с женой, а после вдовой, проф. Б.Б. Граве), директор ИКП истории Т.М. Дубыня, преподаватель этого же института И.В. Фролов, замдиректора Института АН СССР А. Г. Иоаннисян, директор Историко-партийного Института красной профессуры (ИКП) В.Г. Кнорин, преподаватели этого же института Н.М. Войтинский и А. И. Уразов, научные сотрудники Института истории АН СССР Д.Я. Кин, Е.П. Кривошеина, А. И. Ломакин, Б.М. Фрейдлин, зампред Комитета по заведованию научными и учебными учреждениями ЦИК СССР П. О. Горин, новый директор ИКП истории В. И. Зеймаль, руководитель кафедры всеобщей истории ИКП истории Ф.Ф. Козлов, новый директор Ленинградского отделения Института истории Комакадемии С.С. Бантке.