Читать книгу - "Джугафилия и советский статистический эпос - Дмитрий Орешкин"

Однако Россия в смысле комплексного развития опережала эти территории минимум на два-три поколения. Если бы на пять-шесть — возможно, обошлось бы без переворота. Сам Маркс не без удивления пишет, что русские аристократы (которым он открыл глаза на мир?) чуть ли не носят его на руках. Рациональная же публика Западной Европы и США относится заметно прохладней, чем вызывает у него раздражение, а порой и негодование. Там его построения встречают вполне содержательную критику, на которую трудно возразить. На Западе он воспринимается как один из многих социально-экономических мыслителей, создавший сильную научную школу, но не как гений всех времен и народов. Иное дело более восточные регионы — здесь он скорее вождь, демиург и спаситель.

Натяжки и перегибы, в изобилии имеющиеся в «Капитале», не были бы так опасны, если бы теория оставалась в свободном обороте научных идей — как в Западной Европе и Америке. Вместо этого в России из нее слепили орудие идейной борьбы и объект непререкаемой веры. Надо признать, сама теория так устроена, что наиболее яркие ее разделы действительно проходят скорее по ведомству веры, чем науки, и последователь Маркса Жорж Сорель одобрительно отметил эту ее особенность раньше других.

Ради вовлечения широких масс Маркс редуцировал всю сложность мира до антагонистического противостояния классов, научные тезисы сделал лозунгами, унизил (с точки зрения Сореля возвысил!) науку до статуса пропаганды и заставил ее служить мобилизующим мифом. Сокрушая оппонентов с помощью далеких от науки полемических приемов, он превратил свою гипотезу в средство идеологического доминирования. В итоге сильная, но дискуссионная концепция превратилась в безапелляционную веру, а выстроенная на ее основе власть выродилась из демократии в идеократию. В тех социокультурных ареалах, где веру и науку удалось слить воедино, это не пошло на пользу ни науке, ни вере. Ни тем более самим ареалам, угодившим под размашистый иде-ократический эксперимент.

Основной вопрос, на который должна ответить доброкачественная история (историография) нашей страны, довольно прост. Почему на планете есть гибкие и многомерные социокультурные среды, где изобретателей коммунистического рая довольно быстро научились распознавать и спускать с лестницы подобно изобретателям вечного двигателя — при этом не слишком ограничивая их права сочинять и публиковать свои вдохновенные опусы? И почему есть другие, менее устойчивые среды (Россия в их числе), где токование революционных тетеревов сначала пытались пресечь ногайками, а потом, когда ногаек не хватило, покорно восприняли как носителей новой неоспоримой Истины, основы новой вертикальной идеократии? Значительно более примитивной и жесткой, чем прежняя. Но с таким же катастрофическим обломом в конце.

Так случайно получилось или сработала некая историческая предопределенность?

Ситуацию проясняет тот самый Жорж Сорель, которого в СССР держали за анархо-синдикалиста и ни в коем случае не издавали. Что было совершенно разумно, ибо в своей «новой школе марксизма» он трактует идеи автора «Капитала» лишь как одну из многих возможных версий социального мифа, консолидирующего массы. Наравне с не менее эффективным мифом фашизма, который с благословения Сореля раскручивал в Италии молодой да ранний Бенито Муссолини.

^{Плакат 1925 г. Авторы И.П. Макарычев (1901–1928), С.Б. Раев (1932–2001). Макарычев обучался в Строгановском училище и ВХУТЕМАСе. Умер в 27 лет, похоронен на Ваганьковском кладбище. Более подробных данных найти не удалось. Раев, член Союза художников СССР, советский политический портретист, медальер, ЛАУРЕАТ БРОНЗОВЫХ, СЕРЕБРЯНЫХ И ЗОЛОТЫХ МЕДАЛЕЙ ВДНХ. КАКИМ ОБРАЗОМ ОН СУМЕЛ ВНЕСТИ ТВОРЧЕСКИЙ ВКЛАД В СОЗДАНИЕ ПЛАКАТА ЗА СЕМЬ ЛЕТ ДО СВОЕГО РОЖДЕНИЯ — интересная тема для размышлений. Источник изображения: https://www. historyworlds.ru/index.php?do = gallery&act = 2&cid = 261&fid = 10828}

Еще раз, по буквам: СОЦИАЛЬНЫЙ МИФ. Который, чтобы быть успешным, вовсе не должен быть научным. Наоборот! Его внутренняя структура откровенно заимствована у религии. Сорель прямо так и пишет — наукообразный марксизм на самом деле выстроен по структурному шаблону Апокалипсиса: проповедь долгой и непримиримой борьбы сил Добра и Зла с очистительной огненной бурей в конце. Священная и неизбежная революция (Армагеддон). После чего наступает всеобщее счастье, равенство и братство. Праведники следуют в коммунистический рай, а их враги низвергаются в ад исторического небытия. И это правильно, объясняет Сорель, потому что так легче достучаться до социальных низов; им требуется что попроще. По умолчанию подразумевается, что Священная война ведется под руководством партии пролетарского (национального, религиозного, фашистского, расового — нужное подчеркнуть) авангарда. Которая и поднимает народные массы на последний и решительный бой с помощью той или другой социальной мифологии.

Примерно такую же картинку — только чуть прагматичней, ибо на два поколения позже — рисовал для своих сторонников и Муссолини. Он, кстати, вырос в социалистической среде и начинал как марксист. Его отец — кузнец-пролетарий, ярый последователь Маркса; юный Бенито уже в 1912 г. был одним из лидеров Итальянской социалистической партии, редактировал социалистическую газету «Avanti!» («Вперед!») и вместе с другими функционерами Социнтерна активно готовил пролетарскую революцию в Европе. Но вскоре разочаровался.

Программные пункты его следующего политического проекта — Partito Nazionale Fascista — дублируют социально-экономические лозунги, с которыми выходили к народным массам все революционные вожди, включая В. И. Ленина. Гарантированный минимум зарплаты, восьмичасовой рабочий день, равные избирательные права для всех, включая женщин; демократия, роспуск антинародного парламента (сената), включение трудящихся в руководство базовых промышленных отраслей; прогрессивный налог на богатых; экспроприация крупной земельной собственности; национализация военной промышленности. А главное — строительство единого общенародного (в терминах дуче — фашистского, то есть сплоченного) государства.

Издание Сореля в СССР подорвало бы основополагающую веру в эксклюзивность марксистско-ленинского Учения, которое единственно всесильно, потому что верно. Его книги, как яркое явление социальной мысли, безусловно, пошли бы на пользу рациональному пониманию советской политической модели. Но одновременно — увы! — ослабили бы ее идеократические основы. Сам по себе факт столетнего изъятия марксиста-классика из советского информационного пространства (главная книга Сореля «Размышления о насилии» была переведена по-русски в 1906 г. и потом переиздана только в 2011 г.) служит практическим подтверждением его ключевого тезиса. По крайней мере, применительно к советскому мифогенному строю.

Запрет марксистов на марксистскую мысль опять приоткрывает реальный приоритет советской номенклатуры, которая много и охотно теоретизирует о научных основах, но на практике сразу их забывает, как только почует угрозу своей властной монополии. Цензура чужда науке, но жизненно необходима идеократии. Точно так же ведут себя и Муссолини с Гитлером, да и все прочие глашатаи и гегемоны: власть прежде всего. По-итальянски — дуче. По-немецки — фюрер. По-туркменски — сердар (а также Туркменбаши — Отец всех туркмен). По-русски — вождь (и тоже Отец народов). Каждый из них строил свою идеократию, творил свой героический эпос и создавал свою агиографию. Естественно, глубоко научную, единственно верную и неопровержимую. У Сталина это получилось лучше всех. Но тоже не навсегда.