Читать книгу - "Украинский вопрос и политика идентичности - Алексей Ильич Миллер"

издает свои сборники белорусских народных песен бывший филомат и близкий друг Адама Мицкевича Ян Чачот. В них, среди прочего, обнаруживаются белорусские песни, записанные латиницей[818].

Конфронтация между сторонниками латиницы и кириллицы в Галиции возникает в середине 1830-х годов в связи с предложением ввести латиницу для передачи народной речи, сформулированным униатским священнослужителем и общественным деятелем Иосифом Лозинским (1807–1889). В качестве реализации проекта он издал первое в Галиции этнографическое описание украинского свадебного обряда, куда были включены народные песни, записанные польской в своей основе латиницей[819]. Мотивирует он это исключительно практическими соображениями: «Руський язик, не бувши ще письменним, має свободу вибрати собі таку азбуку, яка була би найздібніша до відання його звуків і найкорисніша для його розвою. Таким уважаю абецадло польське»[820]. Однако в ходе полемики, вызванной этими публикациями, Иосифом Левицким и Маркияном Шашкевичем отчетливо формулируется тезис о кириллице как национальной святыне и религиозном символе: «Найбільшою обманою, ба неспрощенним гріхом в сем ділі є, що писатель відвергши Азбуку питому рускую, приняў букви ляцькії, котрі ціло не пристают к нашому язикови. Чи годится безчестити святиню?.. Азбука святого Кирила була нам небесною, незборимою твердею перед довершенним знидѣньом, була найкріплісчим стоўпом, несколибимою скалою, на котрій Русь святая через тілько столітей люто печалена, крепко стояла»[821].

Еще больше обостряется конкуренция языков и алфавитов в ходе политической борьбы в Галиции в 1848 г. Именно в это время противопоставление латиницы и кириллицы в культурном дискурсе в Галиции приобретает формы сознательной конфронтации национальных атрибутов – соответственно польского и украинского. По-украински латиницей издаются тексты открыто идеологического содержания (воззвания, прокламации, пропагандистские стихи), которые, как и печатаемые латиницей периодические издания (например, издаваемый Иваном Вагилевичем "Dnewnyk ruskij", орган полонофильского Руського Собора), призваны участвовать в обосновании пропольской политической и культурно-цивилизационной ориентации[822]. Весьма показательна в этом отношении цитата из произведения Д. Кочиндыка (псевдоним Rusyn z Drohobyczi) под названием "Rusyn do Rusyniw" (Lwów, 1848): "Rusyn, Polak to dwa tiła / Szczo jedneho serdcia syła / Ożywaje z rodu, / A chto nam inaksze mowyt / Toj nasz woroh, toj nas zwodyt, / Na naszoju szkodu!"[823].

Сравнение текстов пропагандистских стихотворений и политических воззваний на кириллице и латинице, обращенных к жителям Галиции, показывает, что противопоставление охватывает не только и не столько алфавит, но выражается скорее в оппозиции разных моделей языка и типов литературного стандарта, связанных с различными политическими и формирующимися национальными дискурсами[824]. В то время как латиница фиксирует преимущественно народную речь, максимально приближенную к живой разговорной (то есть «наречие», диалект), кириллица сигнализирует о введении текста гораздо более традиционного по форме, с бóльшим числом церковнославянизмов, где алфавит и все прочие языковые средства направлены на манифестацию связи с культурно-церковной традицией. Пол Роберт Магочий предлагает в этой связи разделить участников языковой дискуссии в Галиции на «традиционалистов», сохраняющих «славено-русский язык», записанный этимологическим письмом, и «модернистов», допускающих использование народного языка как литературного и ратующих за фонетическое правописание[825]. Стремление к литературной эмансипации народного языка, отмечаемое в обоих случаях, исходит из принципиально разных позиций. В первом – живой язык используется как средство обращения к социальным низам. Лишь в будущем он должен достичь уровня литературной обработки. Показательно мнение одного из самых заметных галицийских полонофилов Каспера Ченглевича: «Я не утверждаю, что руський язык не подлежит обработке… Но никто не сможет возразить, что в польском языке уже есть необходимые средства, чтобы стать соответствующим орудием образования. В червоно-руськом языке таких средств нет. В нем есть только народные песни как литературы и песни Падуры»[826]. Во втором случае апеллирование к традиции как таковое является «пропуском» в литературу для народного языка. «Азбучная война» в Галиции к середине XIX в. решается в пользу кириллицы[827], которая, таким образом, становится основным графическим способом оформления украинской речи на письме в данном регионе. Позиция Вены в этом вопросе во многом объяснялась тогда восприятием галицких «русинов» как союзников в борьбе с польским движением. Центр орфографической дискуссии на время смещается к проблеме шрифта («церковная» кириллица или «гражданка») и к выбору принципа правописания: этимологического или фонетического.

Однако алфавит снова становится предметом ожесточенной борьбы в Галиции в конце 1850-х годов. В мае 1858 г. по указанию наместника Галиции графа Агенора Голуховского была создана специальная комиссия по переводу галицийских русинов с кириллицы на латиницу. Предпринимается попытка законодательно ввести латиницу в тех школах Галиции, где преподавался «руський» язык. С 1848 г. «руська мова» утверждается в школах Галиции для «руських» громад: ответ Головной Руськой Раде от 9 мая 1848 г. за подписью министра Пиллерсдорфа "An die ruthenishe Versammlung in Lemberg" (о документе вспоминает Иван Франко в статье «Азбучна війна в Галичині»). Латиница для печатания законов и официальных объявлений «по-руськи» была официально закреплена решением Министерства внутренних дел Австрийской империи[828].

С благословения австрийских властей чехом Йозефом Иречеком, занимавшим важный пост в австрийском министерстве просвещения, был подготовлен проект латиницы для передачи украинской речи на письме[829]. Брошюра с изложением проекта Иречека была напечатана в начале 1859 г. как официальная, но фактически закрытая публикация, и в продажу не поступила. В своем проекте он сознательно сочетает принципы фонетической и этимологической орфографии и неслучайно останавливает свой выбор на чешском – не польском! – образце для украинской латиницы, предвидя возможную негативную реакцию местных элит. Впрочем, такая реакция все равно была неизбежна.

В момент появления проект Иречека вызвал прежде всего подозрения в «чешской» интриге. Их формулирует М. Малиновский в письме к Гр. Шашкевичу: «Між слов’янами поляки, росіяни та чехи воюють за перевагу, за принципат. Чехи хотять нам своє панування накинути, а ми, як не хочемо мати нічого спільного с поляками й росіянами, то й не хочемо чеського приципату»[830]. Однако связь латиницы с польской письменной традицией оказалась в языковом сознании гораздо более прочной, став своеобразным стереотипом, не случайно ее часто называли «абецадлом» (ср. польское abecadło). Таким образом, усилия Иречека по созданию латинского письма, очищенного от национальных коннотаций, оказались тщетными. Неоцененными остались и практические достоинства новой системы орфографии, хотя с сугубо филологической точки зрения проект был хорошо продуман, последовательно реализовывал принципы фонетической орфографии, использовал уже имеющийся опыт реформирования славянских азбук и был по сути довольно удачной попыткой синтеза разных латинских график[831].

Иречек вовсе не скрывал идеологической мотивации проекта. Член партии чешских консерваторов и сторонник австрославизма, он был озабочен не только тем, что кириллической шрифт (читай церковный) не может быть приспособлен к