Читать книгу - "Конституция 1936 года и массовая политическая культура сталинизма - Ольга Великанова"

В Советском Союзе церковь и государство полностью разделены, не имеют ничего общего. В демократическом мире церковь должна быть связана с правительством. Церковь должна получать помощь от правительства, а правительство должно осуществлять контроль над церковью, чтобы та не вела пропаганду против правительства^[542].

Мы наблюдаем такую противоречивую лояльность бывшей советской верующей, которая была свидетелем преследования религии, но оправдывала действия государства в этом конфликте.

Что мотивировало антиклерикальные требования? Резкий сдвиг в официальной линии – от преследования религии к декларации примирения – мог вызвать замешательство и защитную реакцию со стороны активистов – комсомольцев и членов Союза безбожников. Этот актив, вероятно, был особенно громогласным в дискуссии, потому что эти люди извлекали выгоду из социальных изменений, защищали свои интересы и часто несли ответственность за организацию кампании по обсуждению конституции. Нельзя исключать, что члены Союза воинствующих безбожников – поддерживаемой государством антирелигиозной организации, численность которой, по оценкам Центрального комитета, составляла от 3,5 до 7 миллионов человек^[543], – ранее принимали участие в многочисленных преследованиях и теперь боялись мести. Возможно, их голоса были непропорционально представлены в дискуссии и внесли вклад в нарратив недовольства священниками. Их антирелигиозные комментарии можно рассматривать как отголосок предыдущих воинственных мобилизационных кампаний.

Кроме членов Союза безбожников, молодое поколение, прошедшее советскую школу, усвоившее официальную секулярную риторику классовой борьбы и сделавшее ее своей собственной, могло сопротивляться стремительному идеологическому повороту и защищать свои убеждения. Быть атеистом для них означало быть современным и советским. Антирелигиозная позиция рассматривалась как важная часть новой советской идентичности. Маленький человек, вырванный из сельского мира и уязвимый, как сын кулака Степан Подлубный, в своем дневнике запечатлел стремление к мимикрии, новой идентичности и интеграции, чтобы выжить в современном городском мире^[544]. В 877 комментариях к статье 1 «СССР – социалистическое государство рабочих и крестьян» обсуждалось, кто принадлежал к нему, а кто – нет^[545]. Наиболее многочисленными были предложения изменить формулу на «государство трудящихся», тем самым поддержав утверждение Сталина о новой однородности общества. Фицпатрик объясняет психологический фон такой аффилиации: «Во многих людях опыт дискриминации (или страха перед ней. – О. В.) породил особенно сильную и тревожную форму советского патриотизма, выражающую желание принадлежать к сообществу»^[546]. Для многих, кто искал новую идентичность, обсуждение конституции давало прекрасную возможность развить чувство принадлежности, продемонстрировать новую персону, формально и публично дистанцироваться от старой идентичности и «истерически принять советские ценности»^[547].

Помимо растущего безразличия к религии в молодом поколении, плохое отношение к священникам как к стяжателям в российских массовых представлениях до и после революции могло способствовать негативности 1936 года^[548]. Демократическая пропаганда в России XIX века создала образ жадных и хитрых церковников, которые обирают верующих, используя крещения, свадьбы и похороны^[549]. Этот образ культивировался пропагандой после 1917 года и нашел в общественном сознании плодородную почву. Москвичка Галина Штанге подслушала разговор в поезде в сентябре 1937 года: