Читать книгу - "Полиция мыслей. Власть, эксперты и борьба с экстремизмом в современной России - Алек Давидович Эпштейн"

Однако, никакой корреляции между первыми двумя «экстремистскими» и третьим – «террористическим» – списком нет. Первый и второй списки достаточно похожи по своей структуре, но список террористических организаций разительно от них отличается.

Как среди «экстремистских» материалов, так и среди «экстремистских» организаций преобладают материалы и представители различных направлений радикального русского национализма: почти 60 % судебных решений в обоих случаях. В обоих списках на втором месте (с огромным отрывом от первого) находятся материалы исламского характера (кроме материалов т. н. Имарата Кавказ): это почти 20 % списка «экстремистских» материалов и 4 из 25 признанных «экстремистскими» организаций. В списке «экстремистских» материалов второе место с исламом делят материалы, относящиеся к достаточно разнородной группе, которую можно охарактеризовать как «радикальные оппозиционные политические организации, не имеющие ярко выраженного национального или религиозного характера». «Экстремистских» организаций этого типа имеется всего две – это открывающая список Национал-большевистская партия (НБП), а также пока не внесенная в него «Армия воли народа». На третьем месте в списке «экстремистских» материалов находятся тексты различных северокавказских сепаратистских групп; среди экстремистских организаций такая всего одна – это «Объединенный Вилайат Кабарды, Балкарии и Карачая». На все остальные категории (политическая оппозиция национальных меньшинств, разного рода неисламские религиозные группы, характеризуемые властью как «секты», материалы различных контркультурных групп и другие), вместе взятые, приходится около 10 % «экстремистских» материалов. В списке организаций к таковым относится одно из местных отделений «Свидетелей Иеговы» и «Благородный орден Дьявола» – сатанистская группа из Мордовии.

Совершенно иной состав у списка террористических организаций: все они, без единого исключения, относятся к различным течениям ислама, причем лишь три из девятнадцати имеют отношение к северокавказским сепаратистам, а остальные шестнадцать («Египетский исламский джихад», «Аль-Гамаааль-Исламия», «Братья-мусульмане», «Движение Талибан», «Исламская партия Туркестана» и др.), по-видимому, никогда реально не действовали на территории Российской Федерации. Таким образом, становится совершенно очевидно, что даже сами власти не усматривают реальной связи между проявлениями того, что они характеризуют как «экстремизм», и того, что они же определяют как «терроризм». Речь идет о принципиально разных социальных явлениях^. В то время как критерием террористической деятельности является, согласно ст. 205 Уголовного кодекса РФ, «идеология насилия и практика воздействия на общественное сознание, на принятие решений органами государственной власти, органами местного самоуправления или международными организациями, связанные с устрашением населения и/или иными формами противоправных насильственных действий», «экстремизм» как таковой не связан ни с устрашением населения, ни с иными формами насильственных действий; как «экстремистские» просто табуируются действия и высказывания, кардинально расходящиеся с политическим курсом государства и воззрениями, принятыми в большинстве групп и слоев общества.

В государствах, подмявших под себя гражданское общество, власть сама решает, где именно проходит граница между «нормами» и «аномалией», подвергая тем или иным репрессиям тех, кто оказывается от норм далеко. В критические моменты власть действует, подавляя инакомыслие, достаточно стремительно: так, за публикацию в «Газете» 19 августа 2008 года статьи под названием «Проиграл ли Саакашвили» с подзаголовком «Итоги войны в Грузии не так однозначны, как их рисует официальная пропаганда» ее автор, доктор филологических наук Борис Соколов, не только был лишен возможности публиковаться в этом издании, но и был уже в сентябре уволен из Российского государственного социального университета. Ректорат в срочном порядке изменил расписание, передав другим преподавателям его нагрузку: лекции и семинары по предметам «Современные парадигмы и научные подходы в социологии и социальной антропологии», «Философская антропология» и другим. Фамилия профессора Б.В. Соколова исчезла из расписания для студентов 17 сентября 2008 года. Руководством университета профессору было указано, что преподавать в вузе не могут люди с другим взглядом на жизнь и события в стране, чем это отражено в государственной позиции. (Проф. Б.В. Соколов написал в своей статье, что «нынешняя российско-грузинская война при своей внешней молниеносности и успешности для России, скорее всего, в долгосрочной перспективе является военно-политическим и дипломатическим поражением Москвы»[25]). «На меня стали давить с конца августа. Мне сказали, что моего увольнения требует администрация президента», – сообщил сам Б.В. Соколов. По его словам, никаких формальных претензий ему как преподавателю высказано не было. «Выражались какие-то недовольства публикациями, но это была инициатива в рамках РГСУ. В данном случае сам ректор просил передать через декана, что он сожалеет о всей этой истории», – добавил он. Не было и конкретных обвинений: «Речь шла только о статье в газете “Газета”. Причем в этой статье даже не указывалось, что я профессор РГСУ. Очевидно, они [администрация президента] это выяснили, когда “наезжали” на “Газету”», – рассказывает Б.В. Соколов. Ему не назвали фамилию человека, дважды звонившего в ректорат со Старой площади. Генеральный директор «Газеты» Андрей Сидоров отказался комментировать информацию о звонке из администрации президента, отметив: «Мы стараемся, чтобы было без экстремизма [sic!] и сбалансированно. Но все мы живем в конкурентной среде, закон написан для всех, и надо его уважать»[26]. Заслуживает внимания ситуация, при которой выражение профессором-историком своего мнения о политических последствиях военной кампании соотносится с понятием «экстремизм». Уже это демонстрирует фактическую безграничность открывающихся таким образом репрессивных возможностей при отсутствии какой-либо содержательной ясности, касающейся этого термина. Сам же Борис Соколов суммировал эту историю следующим образом:

Увольнение само по себе меня не слишком расстроило – надеюсь, что смогу прожить на литературные заработки. Гораздо больше меня и моих друзей, которым я рассказал эту историю, огорчило другое: после 8 августа [2008 года] страна еще стремительнее возвращается в советское прошлое. Теперь и бумажным СМИ из Кремля будут указывать, что можно печатать, а что нельзя… Свобода слова, вероятно, останется только в Интернете. Тем же, кто осмелится противоречить линии властей, отныне грозит изгнание с работы и, быть может, запрет на профессию. И все это наступило вместо ожидавшейся многими либералами медведевской оттепели. Скорее надо говорить о медведевских заморозках. Долго ли продлится эпоха подмораживания – не знаю. Помню только, что в России надо жить долго[27].

Примечательно, что в описанном случае власть использовала неформальные механизмы давления: т. н. «телефонное право», надавив на редакцию газеты, с одной стороны, и на ректорат вуза, с другой. Подвергшийся репрессиям профессор так и не узнал, кто является его гонителем. От коллег профессора по университетскому сообществу власть потребовала только одного – увольнения того, кто смел свое суждение иметь. Никаких обсуждений и экспертиз с привлечением коллег – историков, антропологов или экспертов-политологов – власть организовывать не стала. Однако достаточно часто репрессивный механизм работает более формализовано, и в таких случаях мобилизованные властью научные работники не просто выполняют те или иные распоряжения (о запрете публикаций, об увольнении), но и обеспечивают им важную