Читать книгу - "История гражданского общества России от Рюрика до наших дней - Вячеслав Манягин"

Как видим, правительство не замалчивало той трагедии, которая обнаруживалась при проведении Реформы. Оно имело мужество открыто заявить, что примененные им меры строгости усмирили народ, но не убедили его. Действительно, пусть волнения резко пошли на убыль, пусть бунты стали прекращаться: крестьянство, отказавшись от наступления, лишь перешло к обороне! Положения оно не приняло. Это выразилось в том, что крестьянство не только решительно уклонилось от подписания Уставных грамот, долженствовавших утвердить на взаимном договоре новые отношения их к помещикам и закрепить за ними отводимые им земли, но – что являлось полной неожиданностью и казалось непонятным и необъяснимым! – столь же решительно отказывалось заменять барщину оброком. Если учесть ту ненависть, которую испытывали крестьяне к барщине, как к символу крепостной неволи, особенно, если принять во внимание, что – по общему мнению – основным недоумением крестьян в их понимании объявленной им воли был факт сохранения барщины, как чего-то несовместимого с волей, то действительно нельзя не признать, что это упорство, с которым крестьяне отказывались от ее ликвидации, приобретало характер своеобразной загадочности. А, между тем, оба эти явления, т. е. и отказ от перехода на оброк, и отказ от подписания Уставных грамот, приобрели массовый и повсеместный характер.

Реформа разочаровала крестьян, прежде всего, по той причине, что не решила основной вопрос в России того времени – земельный: «Землю не получил тот, кто ее не имел. Помещикам разрешалось взамен выкупа забирать у крестьян по одной десятине на душу. Размер надела имел разную цену: первые десятины стоили дороже, большие – дешевле. Это сделали потому, что бы у крестьян осталось больше земли, поскольку выкупать больше земли было выгоднее… не была установлена частная собственность на землю. У крестьян было особое ограничение земельного права».^[242]

Как указывал историк П. А. Зайончковский, представление о том, что «эта свобода не настоящая» разделялось после реформы не только крестьянами, но и широкими слоями населения, включая либеральную интеллигенцию: «Обнародование „Положений“ сразу же вызвало мощный подъём крестьянского движения. Сохраняя наивную веру в царя, крестьяне отказывались верить в подлинность манифеста и „Положений“, утверждая, что царь дал «настоящую волю», а дворянство и чиновники либо её подменили, либо истолковывают в своих корыстных интересах»; «Герцен и Огарёв писали, что народу нужны «земля и воля»»; «задача манифеста [об освобождении крестьян] заключалась в доказательстве того, что ограбление крестьян является актом «величайшей справедливости», вследствие чего они безропотно должны выполнять свои повинности помещику. Известный общественный деятель либерального направления Ю. Ф. Самарин в своём письме к тульскому помещику князю Черкасскому именно так и оценивал значение манифеста… от которого, по его словам, «веет скорбью по крепостному праву»».^[243]

Условия выкупа земли имели «наиболее грабительский характер», – писал П. А. Зайончковский. В приводимых им примерах, которые, по его словам, являются «яркой иллюстрацией того безудержного грабежа крестьян, который устанавливался «Положениями 19 февраля 1861 г.»», суммы выкупных платежей крестьян, выплачиваемые ими в течение 49 лет, с учётом процентов (6 % годовых) в 4–7 раз превышали рыночную стоимость выкупаемой ими земли.

Соответственно, по условиям реформы крестьяне были по существу принуждаемы к выкупу земли, которую М. Н. Покровский называет «принудительной собственностью». А «чтобы собственник от неё не убежал, – пишет историк, – чего, по обстоятельствам дела, вполне можно было ожидать, – пришлось поставить «освобождаемого» в такие юридические условия, которые очень напоминают состояние если не арестанта, то малолетнего или слабоумного, находящегося под опекой».

Как указывает П. А. Зайончковский, те барщина или оброк, которые должны были отрабатывать или платить за пользование помещичьей землёй «временнообязанные крестьяне», даже выросли по итогам реформы (в расчёте на десятину земли крестьянина). Они не имели права отказаться от предоставленного им помещиком надела и соответственно, от «феодальных повинностей» по крайней мере, в первые девять лет. «Это запрещение, – пишет историк, – достаточно ярко характеризовало помещичий характер реформы». В последующие годы отказ от земли был ограничен рядом условий, затруднявших осуществление этого права. А после 1881 г. выкуп земли и вовсе стал обязательным.

Существует мнение, что законы 19 февраля 1861 г., означавшие юридическую отмену крепостного права (в юридических терминах второй половины XIX в.) не являлись его отменой как социально-экономического института (хотя и создали условия для того, чтобы это случилось в течение последующих десятилетий). Иными словами, согласно данному мнению (высказываемому, например, историками Б. Г. Литваком и Л. Г. Захаровой), они всего лишь запустили или ускорили процесс исчезновения крепостного права.

Ещё одним результатом реформы 1861 г. стало появление так называемых отрезков – части земель, составлявших в среднем около 20 %, которые ранее были в ведении крестьян, но теперь оказавшихся в ведении помещиков и не подлежащих выкупу. Как указывал Н. А. Рожков, раздел земли был специально проведён помещиками таким образом, что «крестьяне оказались отрезанными помещичьей землёй от водопоя, леса, большой дороги, церкви, иногда от своих пашен и лугов… [в результате] они вынуждались к аренде помещичьей земли во что бы то ни стало, на каких угодно условиях».^[244] «Отрезав у крестьян, по Положению 19 февраля, земли, для тех абсолютно необходимые, – писал М. Н. Покровский, – луга, выгоны, даже места для прогона скота к водопою, помещики заставляли их арендовать эти земли не иначе, как под работу, с обязательством вспахать, засеять и сжать на помещика определённое количество десятин». В мемуарах и описаниях, написанных самими помещиками, указывал историк, эта практика отрезков описывалась как повсеместная – практически не было помещичьих хозяйств, где бы не существовало отрезков. В одном примере помещик «хвастался, что его отрезки охватывают, как кольцом, 18 деревень, которые все у него в кабале; едва приехавший арендатор-немец в качестве одного из первых русских слов запомнил atreski и, арендуя имение, прежде всего справлялся, есть ли в нём эта драгоценность».

Как писал после реформы 1861 г. смоленский помещик А. Н. Энгельгардт, «теперь… иное имение и без лугов, и с плохой землёй даёт большой доход, потому что оно благоприятнее для землевладельца расположено относительно деревень, а главное, обладает „отрезками“, без которых крестьянам нельзя обойтись, которые загораживают их земли от земель других владельцев».^[245] М. Е. Салтыков-Щедрин вспоминал, что «когда только что пошли слухи о предстоящей крестьянской передряге…, когда наступил срок для составления уставной грамоты, то он [помещик] без малейшего труда опутал будущих «соседушек» со всех сторон. И себя, и крестьян разделил дорогою: по одну сторону дороги – его земля (пахотная), по другую – надельная; по одну сторону – его усадьба, по другую – крестьянский порядок. А сзади деревни – крестьянское поле, и кругом, куда ни взгляни, – господский лес… Словом сказать, так обставил дело, что мужичку курицы выпустить некуда».^[246]