Читать книгу - "Гражданство и гражданское общество - Борис Капустин"

На самом деле класс по-прежнему функционирует. Социальное неравенство рассматривается как необходимое и полезное. Оно стимулирует трудовые усилия и перераспределение власти. Но не существует никакой всеобъемлющей формы неравенства, в которой соответствующие ценности закреплены a priori за каждым социальным уровнем. Следовательно, хотя неравенство необходимо, оно может становиться непомерным. Как в своем часто цитируемом утверждении сказал Патрик Колкахун: «Без масштабной бедности не может быть богатства, поскольку богатство порождается трудом, а труд может быть только следствием бедственного положения… Таким образом, бедность – это наиболее необходимая и незаменимая составляющая общества, без которой нации и сообщества не смогут существовать в своем цивилизованном состоянии»^[208]. Но Колкахун, принимая бедность, осуждал «нужду», или, как сказали бы мы, – нищету. Под «бедностью» он понимал ситуацию, в которой человек, не имея никаких экономических резервов, обязан работать, и работать тяжело, чтобы обеспечить себе средства к существованию. Под «нуждой» он понимал ситуацию, в которой у семьи нет минимально необходимых средств для достойной жизни. Система неравенства, допускавшая существование «бедности» в качестве движущей силы экономики, с неизбежностью производила и определенные размеры «нужды». Колкахун, как и другие гуманисты, осуждал это и размышлял о средствах, способных облегчить порождаемые этой системой страдания. Но никто из них не ставил под вопрос справедливость системы неравенства как таковой. В защиту ее справедливости стоит сказать, что хотя бедность может быть необходимой, но нет необходимости в том, чтобы любая конкретная семья оставалась бедной или настолько бедной, насколько она была. Чем больше вы рассматриваете богатство как итоговое свидетельство заслуг, тем больше вы склоняетесь к тому, чтобы считать бедность свидетельством несостоятельности, но наказание за эту несостоятельность может показаться куда большим, чем того требует проступок. В этих обстоятельствах оказывается естественным несколько безответственно относиться к наиболее отталкивающим чертам неравенства как к неким неприятностям – вроде черного смога, исторгаемого нашими фабричными трубами. Со временем общественное сознание начинает признавать борьбу за уменьшение значения класса (подобно борьбе со смогом) чем-то желательным. Но вести ее нужно так, чтобы она была совместима с продолжением эффективной работы социальной машины.

Но в этой форме борьба за уменьшение значения класса не может быть нападением на классовую систему. Наоборот, она направлена, причем нередко совершенно сознательно, на то, чтобы сделать классовую систему менее уязвимой для нападения, устраняя те ее последствия, которые менее других поддаются оправданию. Она подняла уровень пола в подвале социального здания и, пожалуй, сделала его более гигиеничным, чем это было ранее. Но подвал так и остался подвалом, а верхние этажи строения оказались незатронутыми. И выгоды, получаемые обездоленными, не были результатом обогащения их гражданского статуса. Там, где этим официально занималось государство, они достигались методами, которые, как я сказал, представляли собой альтернативу правам, соответствующим гражданству, а отнюдь не способствовали их расширению. Но большая часть задачи возлагалась на частную благотворительность, а благотворительные учреждения придерживались того мнения, что получатели помощи не имели никаких прав требовать ее.

Тем не менее гражданство (даже в своих ранних формах) основывалось на принципах равенства, и в течение этого периода истории данный институт заметно развивался. Отталкиваясь от того, что все люди равны и теоретически способны обладать правами, оно расширялось, обогащая набор прав, которым могли обладать люди. Но эти права не вступали в конфликт с неравенством капиталистического общества. Наоборот, они были необходимы для поддержания определенной формы неравенства. Объяснение этому заключается в том, что ядро гражданства на данной стадии развития было представлено гражданскими правами. Гражданские права были необходимы для конкурентной рыночной экономики. Они давали каждому человеку (в качестве составляющей его личного статуса) способность выступать в роли независимой единицы в экономической борьбе. В то же время они позволяли отказать ему в социальной защите, если он оказывался в беде, на том основании, что он обладал всем необходимым, чтобы защитить себя сам. Знаменитый афоризм Мэна о том, что «движение прогрессивных обществ до сих пор было движением от статуса к контракту»^[209], выражает глубокую истину, тщательно разработанную с использованием различной терминологии многими социологами, но требующую прояснения. Дело в том, что и статус, и контракт присутствуют во всех, даже самых примитивных обществах. Сам Мэн отмечал это, когда в той же книге писал, что раннефеодальные сообщества, в противовес их архаичным предшественникам, «скреплялись не чувствами и не преданиями. Узами, соединяющими их, был контракт»^[210]. Но элементы контракта в феодализме сосуществовали с классовой системой, основанной на статусе, и поскольку контракт огрублялся до обычая, он способствовал укреплению классового статуca. Обычай сохранял форму взаимных обязательств, а не реальность свободного соглашения. Современный контракт вырос не из феодального контракта, а явился результатом развития с нуля. Феодализм стал для него препятствием и был сметен в сторону. Дело в том, что современный контракт по своей сути – это соглашение между людьми, свободными и равными по статусу, хотя и необязательно по власти. Статус не был искоренен из социальной системы. Дифференцированный статус, ассоциируемый с классом, занятием и семьей, был заменен одним единственным гражданским статусом, предоставлявшим основания равенства, на котором могла быть построена структура неравенства.

В те времена, когда писал Мэн, этот новый статус явно был поддержкой для капитализма и свободной рыночной экономики, а не угрозой им. Определяющую роль в нем играли гражданские права. Они предоставляли законную возможность стремиться к обладанию желаемыми предметами, но не гарантировали реального обладания ими. Право собственности – это право не обладать собственностью, а приобрести ее, если вы в состоянии это сделать, и защитить, если вы смогли ее получить. Но если вы будете использовать эти аргументы, чтобы объяснить пауперу, что его права собственности ничем не отличаются от прав миллионера, то он наверняка обвинит вас в том, что вы лишь играете словами. Точно так же реальное содержание свободы слова невелико, если из-за недостатка образования вы не можете сказать ничего стоящего и сделать так, чтобы вас услышали. Но эти вопиющие проявления неравенства обязаны своим существованием не изъянам гражданских прав как таковых, а нехватке социальных прав, которые в XIX в. находились в зародышевом состоянии. Закон о бедных был подспорьем капитализму, а не угрозой ему, потому что он освобождал промышленность от всякой социальной ответственности за рамками договора найма и в то же время обострял конкуренцию на рынке труда. Начальное школьное образование также было подспорьем, потому что оно повышало ценность рабочего, но не давало ему образования, «излишнего» для его положения.