Читать книгу - "Лучшее в нас. Почему насилия в мире стало меньше - Стивен Пинкер"

Две эти цивилизационные силы подкрепляют друг друга, и Элиас считал их частью одного процесса. Централизация государственной власти и монополизация насилия, рост ремесленных гильдий и чиновничества, замена бартера деньгами, развитие технологий, расширение торговли, растущая сеть связей между географически удаленными агентами — все сливается в один поток. Чтобы преуспеть в этих новых условиях, человеку нужно было развивать эмпатию и самоконтроль, пока они не станут, как писал Элиас, второй натурой.

Биологическая аналогия здесь напрашивается сама собой. Биологи Джон Мэйнард Смит и Эрш Сатмари утверждают, что каскад основных событий в истории жизни на Земле (возникновение генов, хромосом, бактерий, клеток с ядром, многоклеточных организмов, животных, размножающихся половым путем, и сообществ животных) запустила эволюционная динамика, схожая с процессом цивилизации^[180]. На каждом из этапов существа, способные быть либо эгоистичными, либо сотрудничающими, склонялись к сотрудничеству, если это давало им возможность стать частью более крупной системы. Они специализировались, взаимовыгодно обменивались, изобретали средства защиты, чтобы никто из них не мог действовать на пользу себе и во вред целому. Журналист Роберт Райт описывает похожую траекторию в книге с названием «Не-ноль» (Nonzero,), отсылающим к играм с ненулевой суммой, рассматривая историю человеческих обществ с той же точки зрения^[181]. Мы еще поговорим о всеобъемлющих теориях спада насилия в последней главе нашей книги.

~

Теория цивилизационного процесса прошла самую строгую научную проверку: сделанное ею неочевидное предсказание исполнилось. В 1939 г. у Элиаса не было доступа к статистике убийств — он основывался на исторических текстах и старых книгах по этикету. Когда же Гарр, Эйснер, Кокберн и другие ученые перевернули принятые представления своими графиками, демонстрирующими уменьшение смертности от убийств, единственной теорией, предсказавшей это, оказалась теория Элиаса. Однако с 1939 г. мы узнали о насилии много нового. Согласуются ли новые данные с идеями Элиаса?

Сам Элиас был в ужасе от отнюдь не цивилизованного поведения его родной Германии во время Второй мировой и пытался объяснить этот «процесс децивилизации» в рамках своей теории^[182]. Он апеллировал к непростой истории объединения Германии и вытекающему отсюда недостатку веры в легитимность центральной власти. Он описывал прочность милитаристской культуры чести среди элит, связывал развал государственной монополии на насилие с ростом активности коммунистических и фашистских группировок, результатом чего стало снижение групповой эмпатии по отношению к чужакам, в особенности к евреям. Не могу сказать, что этими выкладками он спас свою теорию; возможно, ему не стоило и пытаться. Ужасы нацизма состояли не в возобновлении феодальных междоусобиц и поножовщины за обеденным столом — это было насилие иного масштаба, природа и причины его совершенно другие. На самом деле сокращение числа бытовых убийств в нацистской Германии продолжалось (рис. 3–19)^[183]. В главе 8 мы узнаем, как ограничение морального чувства и распределение убеждения и принуждения среди разных групп населения может привести к идеологическим войнам и геноциду даже в обществах, цивилизованных во всех прочих отношениях.

Эйснер отметил и еще один неловкий для теории цивилизационного процесса момент: спад насилия в Европе и укрепление централизованных государств не всегда идут в ногу^[184]. Бельгия и Нидерланды двигались в авангарде спада, несмотря на отсутствие сильной централизованной власти. Да и в Швеции уровень насилия сокращался независимо от распространения государственной власти. А вот в Италии, напротив, спад насилия замедлился, хотя в распоряжении правительства был раздутый бюрократический аппарат и полиция. Да и жестокие наказания — предпочтительный метод усмирения в ранних современных монархиях — отнюдь не способствовали снижению насилия в тех регионах, где они применялись с наибольшим рвением.

Криминологи считают, что за усмиряющим влиянием государства стоит не только сила принуждения, но и доверие, которое оно внушает населению. В конце концов, ни одно государство не может посадить по информатору в каждом пабе и на каждой ферме, а те, что пытаются, — это тоталитарные государства, где правит страх, а не цивилизованные общества, где люди сосуществуют за счет самоконтроля и эмпатии. Левиафан может цивилизовать общество, только если граждане чувствуют, что законы государства, его органы правопорядка и другие социальные установления легитимны, а иначе они примутся за старое, как только Левиафан повернется к ним спиной^[185]. Это не опровергает теорию Элиаса, но уточняет ее. Насаждение власти закона может остановить кровавую резню баронов, но снижение насилия до уровня современных европейских государств связано с весьма туманным процессом принятия населением идеи верховенства права.

Либертарианцы, анархисты и другие скептики, не верящие в государство-Левиафана, отмечают, что, будучи предоставлены сами себе, общества часто формируют нормы сотрудничества, позволяющие им разрешать споры ненасильственным путем, и обходятся без законов, полиции, судов и других инструментов власти. В романе «Моби Дик» моряк Измаил рассказывает, как, находясь в тысячах миль от сферы влияния законов, американские китобои решают споры из-за раненого или убитого кита, на которого претендуют команды двух кораблей: