Читать книгу - "Ироническая империя: Риск, шанс и догмы Системы РФ - Глеб Павловский"

• Мотив отчаянного положения толкает к сакрализации власти, подводя основание под будущую Grand Corruption

В год Большого транзита 1991–1992-х структурированная госсобственность СССР превратилась в ресурсные развалы старателей, сумевших первыми ими овладеть. С властью было так же. Запрет КПСС на время ошеломил старые кадры, лишив их монополии. Во власть вошли «гранды гласности» – журналисты и режиссеры с директорами, банкирами и бандитами за спиной. В атмосфере запроса на стиль чрезвычайных полномочий формируется смешанная власть – далее «суверенная демократия».

Названия должностей сохраняются, но приобретают внезаконную ауру, которую полагают практичной. Поддерживая атмосферу борьбы – то с врагами, то с кризисом, – магистратуры присваивают «право» оценивать ситуации как отчаянные и экстраординарные. Режим чрезвычайного положения не вводят. Возникает (идеальная для схемы Губителя-Вызволителя^[14] по Гефтеру) возможность властей определять уровень экстраординарности, предоставляя на этом «основании» самой себе неформально-чрезвычайные полномочия.

Так было осенью 2004 года после басаевского нападения на Беслан: воспользовавшись этим действительно чрезвычайным событием, Путин произвел изъятия из демократических государственных процедур. Но когда отчаянные обстоятельства смягчались, чрезвычайные полномочия не уходят, шаг за шагом раздвигая компетенцию ведомств. Смешанная власть порождает чрезвычайных операторов, далее не ссылаясь на ситуацию. Так, Роскомнадзор действует целиком в чрезвычайном регистре, без основания приравняв положение страны к фронтовому.

Отсутствие исполнительной власти в Системе. Проблема правительства­

Отсутствие независимого парламента исключает демократию, а отсутствие сильного правительства вычеркнуло Россию из списка успешных автократий. Пора перенести внимание с представительной власти (ее просто нет) к дефициту исполнительной власти.

Создание правительства, пусть не политически, но профессионально отвечающего за свои действия, – старая трудность российской власти. Только достаточно глубокий кризис порождал иногда правительство спасения из кризиса. Случаи, когда в стране действовало полновластное правительство, а не канцелярия вождя, редки – за сто лет от премьера Столыпина до премьеров Гайдара, Примакова и премьера Путина не набежит и десятилетия.

Дурной пример подал президент Путин в 2012 году. После его майских указов возникла схема управления страной поручениями от президента министрам. Трудно не видеть в этом возвращение к достолыпинским временам, когда министры царя не составляли единого кабинета. Каждый ездил с докладом к императору, уходя с отдельными поручениями.

Обсуждая реформы и «прорывы», эксперты обычно упускают вопрос: кому все это делать? Правительству – а его нет. Множатся проекты «Центров реформ», «Программ развития» и т. п. прекрасных вещей – при президенте. Общая для них идея исполнительной власти в обход правительства резюмируется повальным коррумпированием управленцев подрядчиками.

Управление в Системе: произвол, указ, поручение

В Системе РФ все оперируют понятием «произвол», приписывая его друг другу, – и аппарат власти, и противостоящие силы. Это понятие довольно трудно расшифровать. Ярким жанром произвола является президентский указ, фактически равный закону. Почти то же – поручениепрезидента, в основе которого (как отмечал К. Гаазе) может лежать резолюция на случайно занесенной президенту бумаге^[15]. Такая бумага – привходящий сигнал в обход бюрократической процедуры – запускает затем верификацию для других. Тут один из последних каналов прямого влияния президента на управление страной, и он от него не откажется. История возникновения знаменитых «майских указов Путина» из почти случайных его статей (каждая из газет требовала по статье Путина для себя – вот и вышло их семь) в начале избирательной кампании 2012 года обнажает принцип рождения субститута власти из текста, наделенного пометкой Кремля.

Утопия проектной власти как генератор технократических иллюзий

Александр Рубцов справедливо говорит о необходимости «уходить от технократических иллюзий». Но что означают технократические иллюзии без реальных технократов? Чьи они на деле иллюзии? Все они восходят к эре управляемой демократии. К утопии «нулевых» о нейтральной проектной власти. Такая власть, от проекта «Преемник» до Сколково и Стратегии-2020, мыслилась как блистательная аидеологичная ничья власть. Это обеспечивало эмоциональный напор и право вторжения в любые интересы, переступая любые ограничения. Единственным политическим технократом во власти тогда считался и был сам Путин. Сегодня в Системе нет места для политического технократа. Такое место возникнет позднее, при других обстоятельствах.

Технократия привлекательна в бедственные времена, при актуальной программе, которую идет осуществлять. Когда технократия означает лишь канцелярские полномочия, она не вдохновляет. Зато она добавочно пассеизирует Кремль, который отделился от живой повестки в стране. От технократа не ждут сочувствия – он контролер, путинское ухо. Невозможно представить технократа, мобилизующего население. Но технократ валентен фигурам следователя и полицейского, составляя с ними естественную триаду полицеизма­.