Читать книгу - "Потерянный разум - Сергей Кара-Мурза"

Это — подмена предмета разговора. С одной стороны, это сужение проблемы (технология — лишь часть целостной научно-технической системы страны). В то же время, это перенос проблемы в сферу, лежащую в основном вне науки. Превращение знания в технологию и ее освоение в производстве и социальной практике — процессы, обусловленные общим экономическим положением.

Чтобы не вызывать ненужных здесь споров, не буду развивать эту тему, а отмечу лишь, что в условиях нынешнего кризиса работа над «собственными конкурентоспособными технологиями» в принципе смысла не имеет. Она должна вестись только с целью сохранить отечественные технологические школы, которые после выхода из кризиса будут ориентированы не на пресловутую конкурентоспособность, а на решение проблем страны.

Главные ошибки в оценке полезности науки, особенно в период кризиса (хотя и в стабильные периоды тоже, но тогда ошибки менее опасны), порождены не отсутствием хороших методик «измерения», а структурными причинами — тем, что из поля зрения выпадают многие важнейшие функции науки, которых просто не замечают, когда наука функционирует. Мы обычно не думаем о счастье дышать, а утопленники нам уже не могут растолковать.

Реформаторы, решившие фактически ликвидировать отечественную науку, исходили из ложного и даже пошлого постулата: научное знание, дескать, не имеет границ, и в нашем глобализованном мире плодами науки можно пользоваться, не имея собственной науки (условно назовем ее неверным, но общепринятым словом «национальная» наука). От этого хотя бы внешне приемлемого утверждения неявно перешли к подлогу, считая, что извне можно получить все необходимые плоды науки.

В действительности почти очевидно, что из мировой науки можно получить многие виды знания, но не все. И как раз среди тех «продуктов науки», которые невозможно купить или позаимствовать за рубежом, есть и такие, что необходимы для самого существования страны как социальной, культурной и экономической целостности. Конечно, и многие из тех плодов науки, что можно купить за рубежом, гораздо дешевле можно получить от своих ученых. Но для простоты поставим вопрос резко и будем говорить лишь о том, чего нельзя купить ни за какие деньги.

Россия, которая сложилась не просто как страна, но и как одна из крупных мировых цивилизаций, долгое время жить без своей науки не может. Когда основной поток знаний и технологий из мировой науки будет поступать в Россию, минуя «фильтр» собственной науки, которая увязывает эти знания и технологии с географической, культурной и социальной реальностью России, станут быстро размываться те самобытные цивилизационные контуры, которые соединили множество земель и народов в нашу большую и необычную страну.

Чтобы оценить эту опасность и определить минимальную, критическую величину и структуру потребной России науки, мы должны видеть в ней не только одну из полезных отраслей хозяйства и духовной деятельности, а системообразующий фактор России, один из ее корней. Но вспомним сначала, как формулировались исходные положения реформирования науки.

Понятно, что крупные общественно-экономические и культурные системы, подобные системе национальной науки складываются не на основе логического расчета и «проектирования», а исторически. В мире существуют два принципиальных типа научных систем: наука как подсистема государства и наука как подсистема гражданского общества и рыночной экономики. Ни в одной стране они не встречаются в чистом виде, но всегда можно выявить устойчивый тип.

В России с самого начала, а в советское время особенно, наука создавалась и развивалась как подсистема державного государства. Для нее характерны высокая концентрация лучших научных сил в центральных государственных («императорских») утверждениях и очень высокая доля государственного финансирования в расходах на науку. А кроме того, господствующее во всех слоях общества убеждение, что попечительство науки является естественной обязанностью государства.

В 1990-1991 гг. в кругах либеральной интеллигенции сложилось представление, что реформа политической системы и приватизация промышленности приведут к быстрому формированию гражданского общества, которое примет от государства многие из его функций. И одним из первых изменений станет превращение науки государственной в науку гражданского общества. Эти расчеты подкреплялись активностью самого научного сообщества как одной из движущих сил реформы, а также острой критикой «огосударствления» науки со стороны самих ученых. Академики тоже хотели свободы.

Исходя из этих ожиданий, стратегией нового режима стало невмешательство в процессы «самоорганизации», начавшиеся в науке во время перестройки. Главной концепцией было разгосударствление. За ней стоял политический интерес — демонтировать одну из важных опор советского государства, какой была наука. Говорилось, что сокращение государственного финансирования с одновременной приватизацией финансов и промышленности создадут и побудительные мотивы, и возможности для «передачи» науки от государства к частному капиталу.

Трудно сказать, насколько эти ожидания были искренни, но они не оправдались и в малой степени. Гражданского общества почему-то не возникло, даже наоборот, наблюдается архаизация и криминализация образа жизни значительной части населения. Банки и частные компании финансировать науку не торопятся. Никаких признаков того, что в России возникли новые социальные субъекты, способные и готовые взять на себя обеспечение огромной научной системы, пока что не наблюдается.

Строго говоря, и буржуазии в результате реформы не возникло. Но даже если бы она и появилась, ни из чего не следовало, что она непременно захотела бы стать покровителем науки. Такие надежды, если они были искренни, были плодом невежества и аутистического сознания, которые никак не красят интеллигенцию. Ведь отношение буржуазии к науке не задается автоматически, исходя из чисто экономических условий. Установки западной буржуазии являются специфическим и уникальным явлением, которое не воспроизводилось нигде — ни в России конца XIX века, ни в индустриальных странах Азии.

Лишь на Западе наука развивалась как неразрывно связанная с предпринимательством сфера деятельности, что объясняют особой «протестантской этикой» их буржуазии. В Англии и затем в США в XVIII многие преуспевающие представители торгового и промышленного капитала принадлежали к секте квакеров. Их общины создавали крупные фонды, на средства которых обеспечивали школы основными для того времени научными книгами и инструментами, а также нанимали на летние месяцы ученых для чтения публичных лекций с научными экспериментами на всех почтовых станциях Англии. Бездетные квакеры завещали свои состояния, как правило, научным учреждениям или на стипендии ученым. Но не было никаких оснований рассчитывать на действие сходной шкалы ценностей в среде «постсоветской буржуазии» в России.

Не менее важно, что в России не только не возникло частного капитала, способного содержать науку, но и практически не изменились стереотипы мышления основной массы научных работников, которые ощущают себя, независимо от названия организации, государственными служащими, а не предпринимателями, производящими особый товар и выносящими его на рынок. Само отношение к научному знанию как товару отвергается массовым сознанием и научных работников, и хозяйственных руководителей, несмотря на вошедшую в обиход «рыночную» риторику.