Читать книгу - "Политология революции - Борис Кагарлицкий"

Логичным выводом из декларации стало объявленное в скором времени решение о роспуске Сапатистского фронта национального освобождения (СФНО), взамен которого должна была создаваться массовая политическая организация, действующая на общенациональном уровне и способная принимать участие в президентских выборах 2006 года, составив конкуренцию трем официально зарегистрированным партиям. Сапатистское движение просто не могло устраниться от электоральной борьбы, оставив это поле оппортунистам и представителям неолиберальной «левой». Сапатизм должен был завоевать поддержку в больших городах, среди самых разных групп населения, в том числе среди индустриальных рабочих.

Поворот сапатистов был решительным и четким ответом тем левым идеологам Запада, кто пытался представить их опыт в качестве доказательства тезиса о возможности совершить революцию без борьбы за власть. Новая политическая культура в лице самых ярких своих представителей возвращалась к революционным традициям рабочего движения.

Революция невозможна: латиноамериканские левые приходят к власти

К середине 2000-х годов весь Латиноамериканский континент находился в состоянии бунта. Неолиберальная политика не просто обанкротилась: массовое сопротивление перешло ту историческую черту, за которой становится невозможно продолжение подобного проекта.

Массовые выступления потрясали Аргентину. Уругвай, Боливию и Эквадор. Правительства падали одно за другим. Правящие круги по всей Латинской Америке находились в кризисе и сознавали это.

Известный российский исследователь Кива Майданик отмечает, что пропорционально развитию процессов глобализации в Латинской Америке нарастала «безответственность элит и их прогрессирующий отрыв от национального ствола».[441]Подобные тенденции являются совершенно объективными, закономерными и неизбежными. Корпорации вовсе не заинтересованы в создании единого глобального рынка труда с единой в мировом масштабе шкалой заработной платы — в этом случае капитал потерял бы возможность использовать в своих интересах различия между регионами. Напротив, правящие классы различных стран, вовлеченные в управление международным движением капитала, все больше сближаются, формируя (по крайней мере, на уровне культуры, образа жизни и потребления) единую транснациональную элиту. Поэтому чем больше интегрируются между собой правящие круги, тем больше их отрыв от массы населения в каждой отдельной стране, включая даже государства капиталистического «центра».

Однако в Латинской Америке разрыв между правящими классами и обществом достиг такой остроты, что делал невозможным эффективное проведение какой бы то ни было политики вообще. Национальное государство утрачивало всякое доверие населения, а межнациональные структуры, подобные Европейскому Союзу, явно не готовы были перенять его функции (хотя их скорейшее создание всячески подталкивалось Соединенными Штатами).

Главным козырем неолиберальной политики на континенте была финансовая стабилизация. Несмотря на резкое падение уровня жизни в низах общества, несмотря на серьезный ущерб, нанесенный системам образования и здравоохранения, кризис инфраструктуры (в Аргентине, например, многие населенные пункты остались без железнодорожного сообщения), одно достижение казалось бесспорным. У людей в карманах появились «настоящие деньги». Это выглядело особенно впечатляюще на фоне гиперинфляции начала 1990-х годов (другой вопрос, что эта гиперинфляция, как и в России, была спровоцирована первой фазой неолиберальных реформ).

Ситуация резко изменилась после краха российского рубля в 1998 году. Все началось с кризиса в странах Юго-Восточной Азии, который, в свою очередь, дестабилизировал финансовые рынки Восточной Европы. Глобализация показала себя во всей красе. После того, как рухнул рубль, финансовые спекулянты ринулись в Латинскую Америку. Бразильский реал и другие местные валюты пошатнулись, но правительство Кардозо, в отличие от российских властей, не пыталось удерживать курс национальной валюты любой ценой. Реал был своевременно девальвирован и тем спасен от краха. Однако девальвация реала усилила давление на другие латиноамериканские валюты, прежде всего на аргентинское песо.

В конце 1990-х годов песо было привязано к доллару по явно завышенному курсу один к одному. Это было предметом гордости местных правителей. Ценой, которую страна платила за это сомнительное достижение, была затяжная экономическая депрессия, спад производства, стремительный рост безработицы, систематические невыплаты зарплаты. В аргентинской провинции, как и в российской, пошли в ход всевозможные денежные суррогаты, которыми местные власти пользовались, чтобы хоть как-то расплатиться с работниками общественного сектора (по-российски — «бюджетниками»).

В декабре 2001 года стало ясно, что все эти усилия и жертвы были напрасны. Как и рубль за три года до того, песо рухнул. Закрылись банки, пропали сбережения «среднего класса». Сотни тысяч возмущенных людей вышли на улицу, гремя пустыми кастрюлями. Рабочие остановившихся предприятий перекрывали дороги — это движение получило название «piqueteros» (от слова «пикет»).

Бунт 20 декабря 2001 года в Буэнос-Айресе вошел в историю как «Cacerolazo» (кастрюльный бунт). Несмотря на столь невинное (для европейского слуха) название, он сопровождался разгромом банков и магазинов, столкновениями с полицией и перерос в настоящее народное восстание. Здание парламента было захвачено и разгромлено, президент Фернандо де ла Руа спасся бегством из «Розового Дома» на вертолете.

Восстание выявило всю глубину общественного раскола. Политики всех официальных партий, чиновники всех оттенков и любые представители истеблишмента вызывали равное отвращение масс. Люди вышли на улицы под лозунгом «Que se vayan todos!» — пусть они все убираются!

После финансового краха в Аргентине стал неизбежен кризис в Уругвае. Начался резкий спад производства. В июле 2002 года золотовалютные резервы уменьшились на 76 %, и власти решили ввести плавающий валютный курс. Кризис развивался по аргентинскому сценарию. Падение курса национальной валюты заставило граждан снимать банковские вклады, и закрытие банков оказалось единственным способом спасти финансовые институты. Начались массовые волнения. Иностранные журналисты писали, что «уругвайцы теперь большую часть времени проводят на улицах».[442]

В Эквадоре массовые крестьянские волнения дестабилизировали систему власти настолько, что правительства менялись одно за другим. Перманентный политический кризис дестабилизировал Боливию. В апреле 2000 года приватизация воды вызвала настоящее восстание в городе Кочабамба. Были вызваны войска, стрелявшие в толпу. Имелись убитые и раненые. Правительство уже продало местную воду американской корпорации «Bechtel», но массовое сопротивление вынудило власти отступить. Последующие массовые выступления оказались еще более успешными. Полиция присоединялась к бастующим и применяла слезоточивый газ против вызванных властями армейских подразделений. Население требовало национализации газовой промышленности, превратившейся в главный источник средств для страны. Другим вопросом, вызвавшим резкое противостояние власти и индейского большинства, стал вопрос о производстве коки. Индейцы выращивали ее на протяжении столетий в качестве медицинского препарата, но начатая по инициативе США борьба против наркотиков вынудила правительство прибегнуть к репрессиям против фермеров. В высокогорной Боливии массовое потребление листьев коки было частью местного образа жизни.[443]Индейцы категорически отказывались подчиниться политике властей, которые к тому же не предлагали никакой экономически осмысленной альтернативы.