Читать книгу - "Политология революции - Борис Кагарлицкий"

Речь не идет о «слепом» терроризме, зародившемся в середине 1980-х годов, когда сторонники военизированных групп готовы были обратить свое оружие на ни в чем не повинных, случайных людей. Подобный «слепой» терроризм является детищем отчаяния, неслучайно первыми его носителями были палестинцы из движения «Черный сентябрь», подавленные не только невозможностью сражаться на равных с мощной израильской военной машиной, но и систематическим предательством других арабов. Позднее на той же почве среди палестинцев возникает движение подрывников-самоубийц (почему-то называемых в российской прессе «шахидами»), а в ходе второй Чеченской войны с подобными явлениями сталкивается и Россия. В Латинской Америке убийства безоружных людей и захват заложников практиковались боевиками из движения «Сендеро Луминосо» (Sendero Luminoso).

«Слепой» терроризм не только не является эффективной формой борьбы против реального врага. Будучи «слепым» при выборе жертвы, он «слеп» и в политическом отношении, ибо за спиной плачей-самоубийц то и дело обнаруживаются манипуляторы из спецслужб и заказчики из политического истеблишмента.

Сапатизм предложил совершенно иной подход к вооруженной борьбе. Действия сапатистских отрядов не направлены непосредственно на захват власти. Субкоманданте Маркос подчеркивает: чтобы добиться реальных перемен в обществе, рядом с «вооруженным сапатизмом» должен возникнуть «гражданский сапатизм». Это не имеет ничего общего с прежними стратегиями создания широкого фронта вокруг «авангардной» военно-политической организации. «Гражданский сапатизм» должен обрести «собственную автономную, органическую жизнь». Он должен стать равноправным партнером «вооруженного сапатизма».[430]

Ясно, что движение, запертое в «очаге», не может победить, не расширяя сферы своего влияния. И здесь мы видим принципиальное различие между сапатизмом и предшествующими восстаниями. Если прежде повстанцы стремились в первую очередь расширить зону своего контроля и распространить боевые действия на максимальную территорию, то сапатисты стремятся к расширению своего политического влияния. Им не обязательно захватывать города за пределами Чьяпаса, им необходимо добиться, чтобы их требования оказались в центре общенациональной политической дискуссии, они стремятся наладить сотрудничество с другими политическими организациями и движениями, координировать усилия легальной оппозиции и повстанцев, индейцев в отдаленных горных районах и рабочих современных городов. Они проводят в 1996 году в Чьяпасе международную встречу против неолиберализма, обращаются к людям по всей Мексике и Латинской Америке, но призывают не браться за оружие, а защищать свои права так, как представляется эффективным в каждом конкретном случае.

Че Гевара, безусловно, был предшественником Маркоса не только потому, что они оба боролись с оружием в руках, но и потому, что Маркос понял, в чем состояла истинное торжество Че. Потерпев поражение в Боливии, команданте Че Гевара все равно одержал победу, распространив свои идеи среди миллионов людей. Но нужно ли было для этого погибнуть? Берясь за оружие, сапатисты отнюдь не собираются идти на верную гибель, а тем более приносить в жертву те многочисленные индейские общины Чьяпаса, которые их поддерживают.

Героический риск не равнозначен самоубийству. Сапатистское движение изначально ставило перед собой пропагандистские и моральные цели. Это моральная пропаганда — посредством оружия. Насилие оказалось методом воздействия на общественное мнение, дезорганизации пропагандистской машины правящего класса и пробуждения гражданского общества. Его цель — унизив власть, изменить логику политического поведения в обществе, показать, что «абсолютно невозможное» становится вполне достижимым.

«Новая политическая культура» в Латинской Америке

В конце 1980-х «старые» повстанческие движения в Латинской Америке, возникшие во времена всеобщего увлечения идеями Че Гевары, выходили из сельвы и стремились стать политическими партиями, часто — весьма умеренного толка. Напротив, сапатисты, по словам Маркоса, не торопились превращаться в «политическую организацию традиционного типа» или стать «военно-политической силой».[431]Это неслучайно. Как отмечают исследователи, большинство течений «исторической герильи» к середине 1990-х «были полностью интегрированы в господствующую политическую систему». В результате «ни по своим программам, ни по стратегии они не отличаются ничем или почти ничем от других течений реформистской левой».[432]Напротив, сапатисты представляют «новую политическую культуру».[433]Используя политические и военные средства, они, прежде всего, остаются движением. Их сила в том, что они занимают промежуточное (или переходное?) положение между реформизмом и революционным действием, политической организацией и контркультурной инициативой, повстанческой армией и массовым демократическим объединением. В то время как власти делали все возможное, чтобы движение оставалось изолированным и геттоизированным в Чьяпасе, Маркос делал все возможное, чтоб сделать опыт сапатизма доступным левым всего мира, тем самым оказывая решающее влияние на политическую жизнь, не только в Латинской Америке, но далеко за ее пределами. Маркос не так уж преувеличивал, когда говорил о «международном сапатизме».[434]

В эпоху телевидения и компьютеров борьба ведется не только в реальном, но и в виртуальном пространстве. Именно здесь традиционные левые оказались совершенно беспомощны. Напротив, повстанцы из Чьяпаса сумели переломить ход событий. Вооруженные акции создавали совершенно новую информационную ситуацию. Стало невозможно просто замалчивать события.

Информационное пространство хорошо освоено капитализмом. Рынок постоянно требует новой и разнообразной информации. Ложь становится политически безнаказанной: даже если через несколько недель и даже дней она будет опровергнута, это уже не имеет значения, поскольку общественное сознание будет занято другими, более свежими сюжетами. Память телезрителя постоянно промывается, внимание рассеивается, прошлое утрачивает всякий смысл. Правда, этот же эффект забывания снижает и эффективность пропаганды. Вбить готовые стереотипы в голову телезрителя начала XXI века труднее, чем в сознание радиослушателя века XX. Мелькание брэндов и рекламных слоганов так замусоривает сознание, что идеологические формулы начинают смешиваться с информацией о достоинствах нового шампуня.

Тактика Маркоса состояла в том, чтобы перенести борьбу на поле противника, подорвать господство правящих кругов в виртуальном пространстве. Своими действиями в реальном мире сапатисты парализовали машину виртуальной пропаганды. Их действия были не только вооруженной агитацией. События развивались таким образом, что врать по телевидению стало невыгодно и даже невозможно. Любая ложь опровергалась дальнейшим ходом событий не через несколько дней и недель, а через несколько часов, пока про нее не успевали забыть. Кроме того, передавать правду стало выгодно. Правда была зрелищна и значительна, а ложь — уныла и бессмысленна. Краткосрочный коммерческий интерес телевидения Вступил в противоречие с социальным заказом. Информационный фронт власти был прорван.