Читать книгу - "Петербург. Тени прошлого - Катриона Келли"

населения – еще и с тем, что на кладбищах не было такого жесткого контроля. До революции, когда парки охранялись вооруженными надзирателями, кладбища служили традиционным местом прогулок для представителей низших сословий, которых в другие места не пускали[1240]. В советское время кладбищенский персонал, не отличавшийся особым рвением даже в плане борьбы с вандализмом и разграблением могил, редко мешал посетителям, желавшим воспользоваться кладбищем как относительно цивилизованной общественной территорией, чтобы, например, выпить или поиграть в карты среди могил[1241]. Но это был экстремальный вариант: кладбища чаще использовались в более мирных целях, люди ходили туда с колясками, выгуливали дошкольников или нарезали круги, беседуя с друзьями. По мере развития интереса к дореволюционной истории все более популярными становились тематические прогулки по примечательным уголкам с литературным или культурным прошлым, вроде «Башни» Вяч. Иванова, выходящей на Таврический сад[1242].

Активный отдых на открытом воздухе ограничивала отвратительная питерская погода, способная повергнуть в уныние даже местных жителей[1243]. Во время недолгой жары открытые пространства тут же заполнялись людьми, поедающими мороженое, потягивающими газировку[1244], квас или «пепси» либо сидящими на искусственном пляже у Петропавловской крепости – одном из немногих мест, где можно было загорать, впитывая в себя скудное северное солнце. Зимой же убежищем от холода, сырости и домашней тесноты служили кафе.

Шампанское и «гниль»

Для многих интеллектуалов, особенно представителей более поздних советских поколений, главным проявлением «ленинградской культуры» были оживленные беседы и бурные дискуссии – будь то в помещении или на открытом воздухе. Но «тусовались» не только интеллигенты, хотя мало кто из рабочих ходил в кафе[1245]. Как признавался в 1976 году заслуженный рабочий Ленинградского металлического завода имени XXII съезда КПСС, встретиться с друзьями дома – вот настоящий досуг: «намедни вечером собрались с женами, попели под гитару». Речь здесь идет о бригадире, Герое Социалистического Труда, а поводом для праздника было вручение медалей членам бригады. Но даже для такого случая клуб им не подходил. «Традиции такой нет, да и знаем по печальному опыту, как казенно порой проходят подобные встречи». В ответ журналистка предложила пойти в кафе, где подают только чай, но, судя по всему, она и сама не думала, что этот вариант вызовет бурю восторга [Колесова 1976][1246].

Интеллектуальные и политические вкусы разных групп могли различаться, так же как и места, где они встречались, но одна форма досуга была общей для всех: распитие спиртных напитков. Наркотики употребляли крайне редко, даже в богемной интеллигентской среде – по крайней мере, до начала 1980-х годов; большинство предпочитало выпивку[1247]. Наряду со списком кафе В. Уфлянд составил куда более обширный список баров и распивочных:

Разливуха «Узбекские вина», угол Бассейной и Знаменской, – место, куда Сережа ходил не только случайно. Кафе «Буратино», Знаменская, – место, где мы были с Довлатовым только один раз. Пивной бар «Медведь», Потемкинская, – место, где мы были с Сережей не один раз. <…> Угол Кирочной и Воскресенского – пивной бар не то «Волга», не то «Волна». Всегда заходили так торопливо, что не успевали прочитать название. <…> Разливуха на Пантелеймоновской. Заходили. <…> Разливуха на углу Итальянской и Садовой – разумеется [Уфлянд 1999: 69][1248].

Рассказ историка Л. Я. Лурье о том, как он однажды проделал путь от Малой Охты до Канонерского острова за 14 часов – расстояние, которое решительно настроенный пешеход мог преодолеть за три, максимум четыре часа, – наглядно показывает, как часто на пути путешественника встречались соблазны [Лурье 2011:7].

Как и кафе, бары бывали разных типов. В рюмочной спиртное продавали стаканами, в пивном баре или пивном ларьке пиво наливали из бочонка, а под «разливом» или «разливухой» подразумевался винный бар. В последнем случае неблагозвучность названия не должна создавать ложного впечатления. Подобные заведения были чуть приличнее рюмочных и пивных; в них сложился собственный этикет, правда в основном он касался покупки очередного «раунда» на всю компанию и стратегий одалживания средств на очередную порцию. Вино продавалось в розлив наряду с коньяком и шампанским (и даже коктейлями из шампанского, с добавлением местной минеральной воды, а также вина и крепких напитков для более взыскательных посетителей)[1249]. Но определяющим здесь, конечно, было не качество вина. В «разливухах» было темно и душно – совсем как в викторианских тавернах на торговых улицах окраинного Лондона, не хватало только завитушек лепнины, красного плюша и зеркал с гравировкой. Подаваемая жидкость, известная как «гниль» или «гнилое», не подразумевала тонкой палитры вкусов («Нюхать нельзя категорически – блевануть можно», – предостерегал завсегдатай) [Алексеев 2006][1250].

7.3. Пивной бар «Жигули», 1979. Фотограф неизвестен. ЦГАКФФД СПб. Чеканки на стене – дань моде того времени

Потягивать напиток тоже было не принято, и никто прозрачно не напоминал о «комендантском часе», т. е. времени суток, когда спиртное не продавалось. Если спиртного в меню не было (как во многих кафе), жаждущие приносили свое, перефразируя известную максиму о работе и зарплат при социализме: «Мы делаем вид, что не пьем, а они делают вид, что нас не видят»[1251]. Ленинградцы пили, когда им хотелось, – с раннего утра до позднего вечера и всю ночь, если возникала такая потребность. Как писал Глеб Горбовский:

Пили водку, пили смеси,

пили, чтоб увидеть дно,

голой жопой терся месяц

о немытое окно[1252].

Будучи пьян, Горбовский мог шокировать даже друзей – представителей авангардной культуры: однажды он пригрозил помочиться на пассажиров троллейбуса, которые его чем-то задели [Там же: 426][1253]. Пьянство порой оправдывало и социальную критику, которую трезвому могли не простить (показательна в этом смысле история О. Берггольц: в послевоенные годы она славилась тем, что в пьяном виде могла высказываться крайне смело)[1254]. Но и многие менее известные личности пили, что называется, в промышленных масштабах. Выпивать обычно начинали лет в пятнадцать-шестнадцать, а то и раньше: ведь запрет на продажу алкоголя лицам до определенного возраста, введенный в конце 1950-х, редко соблюдался[1255]. К моменту поступления в вуз выпивка уже была в порядке вещей. Н. Алексеев пишет об этом в рассказе «Питерские хроники»:

Вообще, нужно сказать, что пьянство в 60-е – 70-е годы прошлого века было своеобразным стилем жизни. Примерно тем же самым, что пирушки и дуэлянтство Пушкина и его друзей-гусар. Если ты учился на филфаке или юрфаке и не пил,