Читать книгу - "Горцы Кавказа и их освободительная борьба против русских. - Теофил Лапинский"

особенно равнинных, хотят войти в сношения с русскими; пши и уорки больше не боятся открыто посещать неприятеля. Короче, картина, нарисованная мне наибом Абадзехии, где я надеялся найти больше порядка, была очень мрачна. Он спросил меня, сколько у меня людей. Я ответил, что из-за двухгодичных потерь от войны и болезней у меня больше нет моей сотни, но я каждое мгновение надеюсь получить оружие и одежду и тогда легко сумею увеличить свой отряд. Он спрашивал меня по меньшей мере раз пять, уверен ли я в прибытии ожидаемой помощи, и когда я это подтвердил, он взял меня за руку и сказал: «Теффик-бей! Если ты остановишься у меня с 1000 польских солдат и с 10–12 орудиями, то до рамазана будущего года мы соберем абазский народ от устья Кубани до Ингура и Эльбруса и соединимся с Шамилем, а ваша сила возрастет до 10 000, а может быть, и до 20 000 человек».

Я был обрадован этой речью, потому что не привык слышать подобные слова от Сефера, который мне все время болтал про падишаха, про себя и про свой род, что могло меня, конечно, очень мало заинтересовать. Я спросил Мохамед-Эмина, нет ли у него новостей от шейха Шамиля. У него не было никаких известий уже в течение четырех месяцев, но последние сообщения, полученные от Шамиля, были достаточно скверны. В Дагестане все идет так же, как и в Абадзехии. Даниэль-Султан и многие татарские ханы интригуют против имама с одной стороны, русские – с другой. Народ устал от сражений и со времени последней Восточной войны получил твердое представление о непобедимости России [103], и былое повиновение совершенно прекратилось, Шамиль сам у него запрашивал, не может ли он в случае необходимости явиться в Абазию. Мне очень захотелось узнать, что ответил ему Мохамед-Эмин, и я спросил его об этом. Он помолчал несколько минут, потом сказал, что он отсоветовал это шейху Шамилю. Абазы, полагал наиб, еще и через 20 лет не станут истинными мусульманами, если это вообще когда-либо случится. Шамиль будет принят некоторыми с энтузиазмом, большинством же – с недоверием и, вероятно, здесь, в этой стране, найдет могилу для себя самого и еще скорее – для своей славы. Мохамед-Эмин уверял меня, что он сам вначале предполагал, что магометанство, раз введенное в Абазии, сохранится здесь так же прочно, как и в Дагестане, но в действительности это оказалось не так, и большинство врагов, которых он имеет в стране, он создал сам рвением к служению Аллаху и его пророку. Я сказал ему между прочим, что еще летом написал Шамилю, но не получил никакого ответа. «Я знаю это, – сказал он. – Твое письмо в Тифлисе». Неприятно задетый, я спросил его, откуда он это знает и были ли пойманы дервиши. «Эти дервиши – не дервиши, а шпионы, – сказал он с улыбкой. – Из Дагестана ни один человек не приходит в Абазию без того, чтобы не посетить меня, кроме тех, кто чего-нибудь боится».

Во время моего пребывания наиб созвал народный совет абадзехов 21 февраля. Но, хотя зима была очень мягкая, собралась только половина абадзехских старшин, а также несколько человек из Убыхии. Наиб достиг по крайней мере того, что на речках Пшиш и Пшада снова были восстановлены мехкеме и набраны муртазики. Но на 26 апреля был назначен народный совет всего адыгского народа на Адагуме.

24 февраля я распрощался с Мохамед-Эмином и возвратился в Антхыр. Зима прошла без единого серьезного столкновения с русскими, совершенно спокойно сидевшими в своих крепостях. Из Константинополя я не имел известий, что приписывал бурной погоде на Черном море, но виной чему, в сущности, были различные слухи, которые Сефер-паша через своих друзей распространял в Стамбуле. Согласно им я был то взят в плен, то убит; говорили, что Сефер-паша приказал меня расстрелять, затем, что меня убили собственные солдаты, наконец, что меня погубил наиб. Некоторые газеты повторяли эти слухи, и этому не приходится удивляться. Но меня удивляют мои соотечественники в Константинополе, принимавшие все это за чистую монету. В то время как я с нетерпением ожидал известий и использовал зимнее время для постоянных объездов и попыток доказать абазам необходимость военной и политической организации страны, русские войска 13 апреля (по русскому стилю 1-го) перешли, как они это обыкновенно делают в начале каждого года, через реку Кубань. На Адагуме появился корпус из 16 батальонов и 12 сотен казаков и продвинулся 14-го на пять верст от крепости Адагум до устья речки Бакан, где разбил лагерь, поспешно его укрепил и приступил к возведению новой крепости. Это был последний смертельный удар натухайцам, сообщение которых с шапсугами теперь совершенно прервалось. 26 апреля на Адагуме собрались депутаты от всех племен адыгского народа. Начальники мехкеме Суджук, Псибепс, Шипс, Абин, Антхыр и Пшат привели свои контингенты в лагерь. Собралось больше 14 000 воинов. Но с этими силами и с моими шестью орудиями мы не могли серьезно атаковать ни неприятельский лагерь, ни крепости. Мы должны были поэтому удовлетвориться тем, что беспокоили частой канонадой неприятеля, работавшего на Бакане, и нападали на его обозы, что при небольшом расстоянии между крепостями и при сильных прикрытиях, сопровождавших обозы, было очень трудно. Однако нам удалось 30 апреля в 7 часов утра отбить у противника 11 телег с продуктами, 44 быка и 3 лошади и взять в плен 23 человека, не понеся даже незначительных потерь.

Народный совет продолжался до 10 мая. Решили сдать Натухай, который нельзя было отстоять; жители должны были переселиться в Шапсугию. Тем, которые предполагали остаться в своих домах, было разрешено заключить перемирие с русскими, но при условии, что они не будут сдавать свое оружие врагу и не обратят его против своих соплеменников, в противном случае им угрожает мщение всего адыгского народа.

В сущности, этот народный совет был очень печален. Жители Абадзехии повесили головы и видели, что их большей частью равнинную страну скоро постигнет такая же участь, как и Натухай; натухайцы были в отчаянии; убыхи были ко всему этому равнодушны, так как полагали, что в своих недоступных горах никогда не будут бояться врага; только рыцарские шапсуги не потеряли мужества и заявляли, что лучше всем погибнуть, чем входить в сношения с ненавистными русскими. Они гостеприимно открыли страну беженцам из Натухай, но сказали, что не потерпят действительного подчинения Натухая и будут рассматривать как врагов тех, кто сдаст оружие русским или будет связан с ними общими целями.