Читать книгу - "Центурионы - Жан Лартеги"

Какие странные нравы у этих «волков»! Они знакомы с Софоклом, Марксом и Мао Цзэдуном, но я полагаю, что их обременяют тягостные тайны, и я знаю, что подчас они одержимы некими неведомыми тёмными силами.

Только что я посмотрел на себя в зеркало, и было одновременно приятно и страшно видеть, что я тоже начинаю походить на «волка».

Завтра мы покидаем Сосновый лагерь, завтра мы вступаем в эту отвратительную войну в Алжире, и от этой перспективы я почти чувствую облегчение.

Боже Милостивый, помоги мне против меня самого, против других и против искушений «волков»!

Глава вторая

Чёрная пантера

П. был похож на любой другой алжирский городок из окультуренной зоны: длинная улица с тремя кафе, мусульманской ассоциацией ветеранов, несколькими французскими магазинчиками и множеством мозабитских[155] лавок. Французы тут звались Пересами или Эрнандесами, а мозабиты, которые никогда не выходили дальше порога своих домов, были толстыми и вялыми, как личинки хруща.

В конце этой улицы, где асфальт был весь в выбоинах, возвышалась жандармерия — большое новое здание с красивыми жёлтыми полурешётками и белыми прутьями на окнах.

Ворота были укреплены мешками с песком, веранды кафе защищены от гранат железными сетками, а въезд и выезд из города перекрывали зигзагообразные заграждения из рогаток и колючей проволоки.

Колючая проволока повсюду: вокруг общественных парков и эстрады, где уже много лет не играл ни один военный оркестр; вдоль церкви, мэрии и пустой школы; перед маленькими бетонными блокгаузами под охраной часовых в стальных шлемах, державших палец на спуске.

Мусульмане жались к стенам и старались не сталкиваться с христианами — ненависть стала чем-то живым, осязаемым, у неё был свой запах и свои привычки, по ночам она выла на пустых улицах, как голодная собака.

За два месяца вся местность вокруг П. перешла к повстанцам. Фермы колонов горели, освещая ночь пожарами до самых городских ворот, стада резали, мужчин, женщин и детей пытали и убивали самым жутким образом. Машины на дорогах обстреливали, автобусы сжигали, и единственным средством связи между П. и остальным миром служил один конвой через каждые два дня. Части передвигались только в полном составе, но даже тогда, стоило им появиться, как начиналась стрельба.

Командующий сектором, полковник Картероль, попал в плен в 1940 году. Он не участвовал в Индокитайской войне и считал, что знает Алжир как свои пять пальцев, поскольку пятнадцать лет командовал тунисскими и марокканскими стрелками. Прежде всего он не хотел признавать, что две тысячи его солдат потерпели поражение от «банды головорезов и убийц, вооружённых букалами[156]». Но когда один из его взводов отправился в патрулирование в сторону фермы, расположенной в шести километрах от города, и был уничтожен, полковнику всё-таки пришлось запросить поддержку оперативного подразделения.

Вот так в один прекрасный день цирк Распеги появился в П. со своими грузовиками, громкоговорителями и парашютистами в нелепых головных уборах. Полковник Картероль подумал, что эти раскованные двадцатилетние парни в хорошо пригнанной форме, припудренные дорожной пылью, как маленькие маркизы, не внушают никакого почтения. Паяцы! Ему нравились здоровенные воины в касках, нагруженные рюкзаками и флягами — люди в стиле пуалю[157], которые пьют красное вино.

Картеролю удалось добиться обещания от штаба Десятой алжирской зоны, что посланные к нему парашютисты будут подчиняться его приказам, и что он будет командовать всеми операциями «персонально». Чтобы спровадить его, начальник штаба пообещал абсолютно всё.

Главнокомандующий подумывал отстранить Картероля от командования и отправить его обратно во Францию, но опасался, что может разразиться скандал. Просто чудо, что его до сих пор удалось избежать.

В Лилле партия СФИО только что приняла предложение по Алжиру, где просила правительство сосредоточить усилия на достижении перемирия и прекращения огня. Если бы газеты крупным шрифтом написали статью: «Взвод из двадцати восьми резервистов был уничтожен под П. бандой мятежников; потеряно три пулемёта, один миномёт 60-мм с минами и двадцать три карабина или автомата», то конгресс мог бы не просто попросить, но потребовать перемирия, а также дисциплинарных мер в отношении командиров, которые позволяли вырезать своих солдат.

Единственным подразделением в резерве был 10-й колониальный парашютный полк — по слухам, недостаточно обученный и лишённый командного духа. Генерал послал за Распеги, который явился с докладом в сопровождении Эсклавье. Их заставили ждать в маленькой комнатке, где взад и вперёд сновали деловитые молодые офицеры, тараторившие без передышки, точно старухи.

За ними пришёл капитан, под чьим мундиром красовался алый жилет с медными пуговицами — будто у распроклятого лакея, как заметил Распеги.

Генерал сидел за письменным столом, склонившись над большим листом стекла, под которым расстилалась карта Алжира. Лицо генерала было безжизненным, голос — бесцветным:

— Распеги, по вашей просьбе, я дал вам два месяца, чтобы обучить полк. Эти два месяца истекли — вы готовы?

— Да, господин генерал.

— У меня для вас грязная работа. Вы всё ещё хотите сохранить своих резервистов?

— Очень даже.

— Тогда это зависит от вас. Вы слышали, что случилось в П. Я хочу, чтобы оружие, которое мы там потеряли, было возвращено назад. Я хочу Си Лахсена — живого или мёртвого… Это — свободная охота, Распеги! В этом деле вы будете отвечать только передо мной. Я хочу результатов, и мне наплевать, какие методы вы используете.

Распеги спросил:

— Какова моя позиция по отношению к полковнику, который командует сектором?

— Любая, какая вам понравится. Если он вздумает встать на пути…

Генерал сделал жест, словно отмахиваясь от назойливой мухи. Его красивое лицо с правильными римскими чертами осталось непроницаемым, но Эсклавье заметил в глазах жестокий блеск — точно у мандарина из старого Китая, чей покой и медитацию нарушил назойливый незваный гость.

Незваный гость был командующим сектора.

Распеги представился полковнику Картеролю в предписанной военной манере — лихо вытянулся по стойке «смирно» и ловко отдал честь, не отрывая взгляда от некой точки перед собой. Но ни знаков различия, ни наград, ни оружия на нём не было, а расстёгнутая полевая форма обнажала загорелый торс.

«Надо сразу зажать его в кулак, — сказал себе Картероль. — Эти бывшие унтер-офицеры всегда стараются закусить удила».

— Послушайте, полковник, я заметил, что ваши люди не носят касок. Устав…

— Все уставы очень хороши, полковник, но упускают из виду кое-что важное.

— Что же?

— Что прежде всего мы должны победить. Сегодня уже никто не может сражаться как следует и побеждать, карабкаясь по горам в июле месяце с тяжёлой каской на голове. Я отдал