Читать книгу - "Борьба вопросов. Идеология и психоистория. Русское и мировое измерения - Андрей Ильич Фурсов"

объявивших последних «прошлым», «реакционным», «старым» – для того и были созданы мифы об абсолютизме и о Старом Порядке[214]). Ориентализм, напротив, есть неевропейское пространство, лишённое его собственного времени. Единственное «оригинальное» время в востоковедных штудиях – это время, которое предшествовало европейской Античности, нечто вроде времени past quam perfectum, past perfect, которое началось и закончилось до начала собственно европейского времени и находится «перед ним» в таком же положении как семья Дария перед Александром Македонским на знаменитой картине Паоло Веронезе.

ЭСП комплекс, история и востоковедение были «оружием сильных», оружием тех, кто победил в XIX в., оружием, которое было направлено, во-первых, против опасных нижних классов современной Европы (социология, например, возникла, помимо прочего, из практической потребности понять, что делать с массами, когда рухнули институциональные структуры доиндустриального общества, а новые ещё не появились, как подступить к «деданжеризации» «опасных классов» эпохи революций 1789–1848 гг. и превратить их в системные трудящиеся классы?); во-вторых, против возможных конкурентов, генетически связанных со Старым Порядком; в-третьих, против неевропейских народов, сопротивляющихся включению в капиталистическую систему на условиях её ядра. Ориентализм представлял собой отчуждение у этих народов их времени и представление его как бы и не временем, а сплошной статикой, и подмену его буржуазным временем, в котором они могли быть лишь объектом. Лишенность времени стала интегральным элементом инаковости Востока. Аналогичным образом история как дисциплина должна была лишить остатки субстанционально некапиталистических форм Европы XVII–XVIII вв., заярлыченной в качестве «Старого Порядка» их социального времени. С пространственно-временной точки времени история и ориентализм диаметрально противоположны друг другу. Первая представляет собой редукцию социальных процессов к одному-единственному временному состоянию/измерению – прошлому; второй – анализ определённых социальных процессов в неевропейском пространстве, которое лишается доступа к реальному времени, где осуществляется развитие («прогресс»). В то же время они похожи – в обоих случаях перед нами частичные одномерности (или одномерные частичности) – «частичное» время и «частичное» пространство, по сути, геттоизированное время и геттоизированное пространство, причём оба – депроцессуализированы, в них изучаются либо точки: в истории – событие (точка во времени), в ориентализме – пространство вне «реального», значимого времени, нечто вроде nature morte или остановившееся («не-прогресс») время, которое оказывается мёртвой хроноточкой. В «дисциплинированных» истории и востоковедении всё превращается в слова и вещи, артефакты и хроники. И даже слова становятся почти овеществлёнными символами. Всё организовано в виде «башен и драконов» (Dungeons and Dragons)[215] таким образом, чтобы «восточный дракон» никогда не смог выбраться из «временной башни», в которую его посадили. Если история – законный «властелин колец» прошлого времени, а дисциплины ТС – настоящего, то время ориентализма сконструировано как отрицание времени, как негативное время – ведь фиксируется только настоящее и линейное и та часть иначе организованных «времён», которую удаётся выломать из их естественного хода и насильственно выпрямить в виде «линейки» a la Запад. Только так – извне – «точки» связываются между собой (т. е. либо как «предпосылка»/«подготовка» к капитализму/ Модерну в Европе, либо как элемент мировой капиталистической системы). Связи иных типов дисциплины ЭСП комплекса не фиксируют (вспомним «приключения» ВФ и логику развития теорий ТОМ, СРС и зависимости).

Каково соотношение между ЭСП комплексом, историей и востоковедением? Последние отличаются от ЭСП тем, что они исходно конструировались как лишённые либо пространства, либо времени. Экономика, социология и политология сработаны так, что обладают как пространством, так и временем. Однако и здесь не всё просто и благостно: время в дисциплинах ТС одномерно, сведено к настоящему в его европейском пространстве (прошлое отошло к истории). В результате парадоксальным образом с настоящим в дисциплинах ТС происходит то, что происходит с изучением прошлого в истории – оно приобретает точечный, пуантилистский характер. Развитие оказывается не столько линией (второе измерение, двумерность, «флатландия»), сколько совокупностью точек, сливающихся лишь при взгляде издалека. При приближении единство распадается на точки. Буржуазная наука об обществе, как и сама буржуазная реальность, оказывается по преимуществу пуантилистской. Сёра был одним из наиболее социоморфичных художников последних двухсот лет: он сумел если не понять, то зафиксировать-изобразить секрет буржуазности как идеального типа. ЭСП комплекс представляет собой не столько фильм, сколько серию фотографий. Развитие здесь фиксируется главным образом как смена статичных состояний, а не переходом одного состояния в другое; отсюда – акцент на количественные изменения, эволюционизм и эмпирические методы. Это – цена и оборотная сторона «неравного обмена» пространством и временем между этими дисциплинами, с одной стороны, и востоковедением и историей, с другой. И тем не менее по типу конструкции ЭСП комплекс наделён качествами, которых в принципе лишены история и востоковедение – каждая из них по-своему.

Тот факт, что история и ориентализм конструировались как дисциплины обладающие только пространством или только временем не превращает их полностью пусть во второразрядные, но социальные науки. Представление о них как о «втором сорте» ЭСП комплекса было бы социально-научно-центричным подходом. Общее для истории, востоковедения и дисциплин ТС заключается в том, что все они использовали время и пространство в качестве критериев и форм самоопределения (что?). А вот в конкретном использовании (как?) времени и пространства между ними – качественное различие. В целом же дисциплинарное конструирование проведено так, чтобы у одних дисциплин было и пространство и время, а у других – либо первое, либо второе. С этой точки зрения становится ясно, что спор между номотетическими и идиографическими дисциплинами развивался не внутрь ЭСП комплекса, а на границе между ним, с одной стороны, и востоковедением и историей – с другой. Это – своего рода пограничная война, цель которой – предотвратить превращение ориентализма и истории в полноценные социальные науки, оставив их в зоне событий, слов, текстов и вещей.

IX. Гносеополя – недостающее (пропущенное) звено системы новоевропейского знания.

Видя в знании эпохи Модерна прежде всего социальную науку, т. е. будучи соционаучно-центричными (коррелят капиталоцентризма), мы упускаем из виду очень важный элемент – действительно пропущенное звено – в современной европейской системе знания. Я называю это звено (элемент, структуру) гносеологическим полем (гносеополем). Гносеополе есть структура знания, определяемая самым общим и неспециализированным образом пространственно-временными характеристиками её содержания. В этом плане востоковедение, история и социальная наука – гносеополя. Различия между ними возникают тогда, когда оказывается, что характерная для современной (буржуазной) «ситуации» в Европе (североатлантическом ядре капсистемы) аналитическая комбинация времени и пространства является единственно возможной и институционально фиксируется в виде ЭСП комплекса. Это автоматически лишает самим фактом своего существования досовременные и неевропейские ситуации либо пространства, либо времени. Следовательно, социальная наука есть такое гносеополе, которое превращается в социальную науку (пространственно-временной комплекс) путём лишения других гносеополей такой возможности, разделяя их на «пространственные»