Читать книгу - "Воспоминания петербургского старожила. Том 1 - Владимир Петрович Бурнашев"

эти копии с восторгом и заучивала наизусть многие стихи; старички же и старушки большею частью отплевывались от этого «злого бреда», как они называли произведение Грибоедова. Княжна Варвара Петровна раз как-то, когда у ней к обеду собралось немало гостей, выражала громко желание познакомиться с Александром Сергеевичем Грибоедовым, причем сказала: «Обещал было мне племянник Поль, познакомившийся с Грибоедовым на Кавказе, привезти его ко мне; да вот, ветреник, как с цепи сорвался: возьми да и ускачи в Петербург». Вдруг в это самое время внимание как княжны, так [и] нас всех привлек к себе на улице щеголевато одетый, по-видимому, очень порядочный молодой человек, который перед самыми окнами дома княжны упал и лежит без чувств. Произошла общая переполоха, во время которой княжна приказала людям своим бережно поднять молодого господина, который лежит, бедный, в обмороке, и внести его хоть на половину князя Михаила Петровича. Я поспешил выйти на улицу и помог лакеям на толстом одеяле поднять и перенести в дом больного молодого человека, который имел вид почти мертвеца. Но каково же было мое удивление, когда этот умирающий, едва успели внести его в первую комнату, встает на ноги, просит слуг обчистить его фрак от пыли уличной и, уверяя, что он выздоровел от одного только внимания княжны, умоляет нас представить его ее сиятельству. И вот наш умирающий щеголь, целуя ручку княжны, сказал: «Я Александр Сергеевич Грибоедов, давно желавший иметь честь быть вам, княгиня, представлен; но спешный отъезд князя Павла в Петербург отнял к этому у меня всякую возможность. Между тем желание быть участником вашего общества, княжна, было во мне так сильно, что я решился на эту проделку, в полной уверенности, что человеколюбие княжны Варвары Петровны, громко известное в Москве, не допустит меня в обмороке лежать на улице и отворит мне, больному, двери дома, в который здоровый я, может быть, не скоро бы попал! Простите мне со свойственным вам великодушием эту шалость». – «Помилуйте, – отвечала княжна, – вы, Александр Сергеевич, премило вывели меня из затруднения, в какое поставил меня мой ветреник Поль, обещавший мне исполнить давнишнее мое желание, познакомить меня с автором „Горе от ума“, и так второпях улетевший в Петербург, словно его только там недоставало».

С тех пор Александр Сергеевич Грибоедов бывал в доме княжны на Самотеке очень часто и сделался почти домашним человеком. Вот в это-то время, – сказал Скобелев, – я воспользовался собственноручною авторскою рукописью, очень верною, которую привез Александр Сергеевич княжне, а княжна давала ее списывать многим своим знакомым, и в том числе мне, который однажды просидел в нумере московской гостиницы всю ночь напролет без сна над писанием этой вот самой копии. Знаю, по крайней мере, что она вернешенька с подлинником.

На днях мой хороший знакомый Александр Матвеевич М[ерин]ский, мать которого была родной племянницей княжны Варвары Петровны, умершей в 1830 году, 74 лет от роду, и хорошо знавший свою почтенную grand-tante[829], вполне подтвердил мне этот рассказ Ивана Никитича Скобелева, дополнив, что он сам из уст княжны слышал неоднократно об этом случае знакомства княжны Варвары Петровны Волконской с нашим знаменитым Грибоедовым.

Граф Егор Францович Канкрин в его домашнем и кабинетном быту

О знаменитом бывшем (с 20-х по 40-е годы) министре финансов графе Егоре Францовиче Канкрине в периодической печати русской и заграничной есть немало довольно интересных и немаловажных подробностей, проливающих более или менее яркий свет на сущность его государственной деятельности, столь благотворной для нашего отечества. В таких биографических журналах, каковы «Русский архив», «Русская старина» и, наконец, «Исторический вестник», рассказано немало различных анекдотивных подробностей о графе Егоре Францовиче, который, по справедливости, имел много, очень много оригинального и даже странного, особенно в своем домашнем и так называемом «кабинетном» быту. Собрание в одно целое всех этих анекдотивных случаев могло бы пролить довольно яркий свет на такую замечательно прекрасную и полезную для отечества нашего личность, каков был министр финансов граф Канкрин.

Ряд случаев более или менее анекдотивного характера, нами здесь предлагаемых вниманию читателя, хотя сколько-нибудь знакомого с деятельностью покойного графа Егора Францовича, можем смело сказать, никогда нигде не являлись ни в русской, ни в иностранной печати, а есть плод личных наших, как старинного (73-летнего) петербуржца, розысканий, в особенности при помощи интересных рассказов бывшего же министра финансов Александра Максимовича Княжевича, одного из приближеннейших людей к графу Канкрину и знавшего его как никто; а отчасти при интересно-курьезных сообщениях бывшего камердинера графа, ныне также покойного, Пахомина, сообщившего нам много таких подробностей, которые далеко не все могли быть нами переданы в печать, а которые и имеются здесь, служат явным доказательством справедливости уже в прямом, а не в переносном смысле французской пословицы, что «для камердинера не существует великого человека[830], а остается лишь весьма обыкновенный смертный, как все мы, грешные».

Смеем думать не без оснований, что это наше, лично нам принадлежащее собраньице наблюдений о графе Егоре Францовиче Канкрине не ничтожный дополнительный вклад в будущую полную биографию этого знаменитого и полезнейшего государственного мужа, ежели кто, подобно барону М. А. Корфу, изобразившему так мастерски бессмертного графа М. М. Сперанского[831], сумел бы ловко и дельно сгруппировать всю массу сведений печатных о графе Е. Ф. Канкрине.

Конечно, каждый из петербургских, да и не из петербургских сколько-нибудь образованных жителей, а временно наезжавших лет за 40 пред сим провинциалов, неоднократно встречал оригинальную фигуру тогдашнего министра финансов генерала от инфантерии графа Егора Францовича Канкрина всегда не иначе как в военной генеральской форме, которую он умудрился видоизменить до того, что покойный великий князь Михаил Павлович (не очень много переживший Канкрина[832]) всегда, заметив на ком-нибудь в ношении мундирного платья какое-либо отступление от строгой формы, называл обыкновенно этого рода беспорядок «канкринщиной», всегда, впрочем, прибавляя: «Далеко, брат, кулику до Петрова дня! Да и к тому же, как говорили древние, что дозволяется богам, каков в своем роде, например, Канкрин, то не дозволяется таким, брат, волам, как мы с тобою во всех возможных отношениях. Итак, любезнейший, чур не канкринствовать!» И замечательно то, что граф Канкрин, вышедший на такую недосягаемую государственную высоту из бедных немецких разночинцев, никогда в военной настоящей фронтовой или вообще боевой службе не был и ни в каких сражениях не находился, а со всем тем необыкновенно высоко ценил генеральские эполеты и шляпу с витушкою на кокарде при белом петушьем султане, на ношение которых получил право, когда в начале