Читать книгу - "Жизнь в белых перчатках - Керри Махер"

— Ты так думаешь? — икнула она.

— Я знаю, — ответил он, и это прозвучало так решительно, что его вера в собственные слова успокоила разыгравшиеся нервы Грейс.

Она перестала плакать и глубоко вздохнула. А потом неожиданно широко зевнула, выгнув спину и томно потянувшись с поднятыми руками.

— Спасибо тебе, — сказала она.

— Всегда пожалуйста, — ответил Форди, и они вместе направились к величественному кирпичному дому, три десятилетия назад построенному Джеком Келли своими руками в классическом федеральном стиле. Этот дом был больше всех соседских каменных домов в тюдоровском стиле, он будто заявлял всякому, кто проезжал мимо: «Я католик ирландского происхождения, но это вовсе не означает, будто я не понимаю, что значит быть американцем».

«Ах, папочка, — подумала Грейс, — ты ведь никогда не останавливался, правда? Даже и сейчас ты стараешься показать свой норов».

* * *

Ближе всего Грейс подошла к долгожданному моменту близости с отцом накануне его смерти, хотя была при этом не с ним, а с матерью. Они вдвоем готовили в кухне сэндвичи и холодный чай, когда Маргарет вдруг положила нож на разделочную доску, бросилась к дочери, крепко обняла ее и прорыдала:

— Я буду так скучать по нему! И по тебе тоже, Грейс. Пожалуйста, останься!

Подобное проявление эмоций было так несвойственно матери, что Грейс сразу поняла, какую власть имеет над людьми смерть близких. Крепко обнявшись, они вдвоем долго стояли на кухне, и Маргарет Майер Келли плакала, а Грейс благодарила Бога за то, что уже отревела свое раньше, в обществе Форди, и теперь могла быть сильной и стать утешением матери. Та проплакала до самого вечера и, когда настал день похорон, криво улыбнулась Грейс:

— У меня не осталось слез. Те наши сэндвичи вышли слишком солеными.

Она больше не просила дочь остаться в Пенсильвании, но, когда Грейс собрала чемоданы и Форди пора было везти ее в аэропорт, пришла к ней в комнату, опустилась на мягкую кровать с выцветшим розовым пикейным покрывалом и похлопала ладонью рядом с собой, приглашая Грейс сесть. Та села и, пытаясь наполнить легкие воздухом, почувствовала, как сердце понеслось бешеным галопом.

— Спасибо, что приехала. И что пожила тут, — сказала мать. — Это было… С тобой было легче… — Тут ее голос сорвался, и Грейс увидела, что глаза Маргарет увлажнились.

Взяв руки матери в свои, Грейс сжала их:

— Все в порядке. Я понимаю. Я вот тоже жду не дождусь, когда вернусь наконец к Каролине и Альби.

Она разговаривала с детьми утром, и ее сердце изболелось от любви и горя.

Маргарет тоже стиснула руки Грейс, и ее пожатие было сильным. Грейс чувствовала, что они с матерью связаны, причем не только прикосновением рук, и надеялась, что эта новая связь со временем станет только укрепляться. Маргарет окинула взглядом комнату и откашлялась.

— Что дальше? — поинтересовалась она вслух.

— Начинай планировать поездку в Монако, — предложила Грейс.

Мать вздохнула, и Грейс поняла, что слышит, как та вновь становится светской дамой из Ист-Фоллса.

— Рано или поздно, — покорно сказала Маргарет. — Хотела бы я позволить себе роскошь сбежать от своей реальной жизни, но есть вещи, о которых мне нужно заботиться.

Игнорируя неправомерный намек на ее собственную жизнь — она ни разу не «сбегала» ни от каких, черт их побери, трудностей, — Грейс поцеловала мать в щеку. Нельзя ожидать, что все переменится в один миг, правда же? Но теперь у нее появилась надежда, и этого было достаточно.

Глава 32

1962 год

Для вечеринки на вилле Онассиса Грейс выбрала голубое платье. Ренье нравилось, когда она носит голубое, к тому же в последнее время он стал таким раздражительным, что ей, пожалуй, было бы не вынести, если бы он вдобавок ко всему остальному раскритиковал еще и ее одежду.

«Прекрати говорить с детьми по-английски. Им надо практиковаться во французском ничуть не меньше, чем тебе».

«У тебя слишком приторные духи. Пожалуйста, прими душ».

«У Альфи найдутся дела поважнее дневных уроков музыки в городе. Я сам буду планировать его день».

«Почему ты больше не улыбаешься, Грейс? Я хочу только твоего счастья».

У Ренье сейчас напряженное время, напомнила она себе. Де Голль угрожает отключить в Монако электричество, если они не введут в княжестве определенные налоги на бизнес, а Аристотель Онассис вечно норовил сунуть свои пять центов в виде непрошеных советов и постоянных звонков, от чего у Ренье частенько портилось настроение. Внутреннему голосу, который твердил, что муж и до кризиса был не слишком мил с ней, она велела замолчать.

Однако управлять закосневшим в своих привычках княжеством весьма непросто, и Ренье горел желанием обновить страну. И Грейс считала своим долгом везде, где можно, облегчать ему жизнь и оказывать всяческую помощь. Проблема в том, что, если она принимала решение, не посоветовавшись с мужем, тот непременно находил в нем какие-то недостатки.

«Может, мы и живем во дворце, Грейс, но тратить столько на цветы для мероприятия в больнице недопустимо».

В такие моменты она чувствовала, как на кончике языка вертятся ехидные ответы, но усилием воли заставляла себя проглотить их. Конечно, Грейс не собиралась говорить, что считает многие решения Ренье (особенно относительно масштабного строительства в их маленьком княжестве) неразумными и недальновидными. С ее точки зрения, Монако природными красотами и относительной уединенностью уже давно привлекало богатых людей, которые подолгу жили тут и вносили свой вклад в экономику страны. Она считала, что развивать княжество надо, извлекая выгоду из прибрежного великолепия и туристов, предлагая им как можно больше культурных возможностей, а не застраивать каждый свободный пятачок все новыми отелями, апартаментами и банками.

Отчаяние и сумятица ее семейной жизни влияли и на ее обращение с детьми. Грейс ничего не могла с этим поделать и ненавидела себя за это. Будучи постоянно на взводе, она вырывала из рук Каролины и Альби взятое без спроса печенье или не разрешенные игрушки, сердито браня детей за непослушание. Однажды нервы сдали настолько, что она даже укусила Каролину, чтобы отучить ее кусать Альби, — пусть несильно, но все-таки укусила, а потом сказала:

— Видишь, как больно? Ты же не хочешь, чтобы твоему братику было так больно?

«Боже мой, я выражаюсь совсем как он!» — в слезливом настроении призналась себе Грейс за очередным бокалом вина в конце очередного бесконечного дня. И обещала себе утром подольше повозиться с детьми, подольше почитать им, чтобы загладить свое поведение накануне. Однако к концу следующего дня нетерпимость почему-то неизбежно возвращалась.

Трудно точно понять,