Читать книгу - "Собрание сочинений. Том 2. Мифы - Генрих Вениаминович Сапгир"

Отогреваясь, я заказал себе и ей кофе. И арманьяк.

Мы мило болтали. Во всяком случае, я пытался мило болтать. На все мои слова она улыбалась. Потом спросила, откуда я. Я сказал, что из России.

– А я думала, вы американец. Из России – совсем другое дело, – улыбнулась она. И замолчала совсем. Все-таки странная девушка.

– Дайте франк, – попросила вдруг.

– Зачем? – испугался я.

– Я хочу пи-пи, – со спокойной улыбкой объяснила она.

Я помахал перед ее носом бумажкой в 500 франков.

– Гарсон, – позвала официанта девушка. И протянула ему мою бумажку. Тот поднес ее к близоруким глазам, покачал головой и вернул.

– Почему?

– Она нарисованная, мадемуазель.

– Нарисованная?

– Да, и причем коричневым фломастером. И написано что-то непонятное.

– Это по-русски, – презрительно сказала девушка.

Бросила мне мои 500 франков, порывисто поднялась, подхватила сумочку-портфель и толкнула стеклянную дверь кафе. Оставила меня наедине с официантом. Объясняться. Даже не спустилась вниз, куда указывала стрелка «Туалет». Бедняжка!

Потом, в моих прогулках по Парижу, даже если меня очень прижимало возле сада Тюильри, я не шел в это серое аккуратное WC. Я бежал к большим черным деревьям, хотя там гуляющие шли со всех сторон.

В ЛУВРЕ

Он был одного роста с Сашкой, моим внуком, и был выкован из серебра, серебряные латы и поножи, серебряный шлем и гордое юное серебряное лицо. Генрих IV – принц. Правда, Саша смотрел на него снизу, поскольку тот был на постаменте. Вот почему Сашка сказал:

– Не воображай, самовар. – И состроил рожу в зеркальную броню.

Серебряные пальчики сжали рукоять шпаги. Он был как живой. И поскольку он был как живой, он живо спрыгнул с пьедестала.

– Защищайся!

– Ну-ну, – вмешался я, – в наш век мальчики не дерутся на шпагах.

– Ваш век, ваш век, – забормотал серебряный мальчик. – А на чем они дерутся?

– Дуэль истребителей, – быстро сказал Сашка. – Вот твой истребитель, а вот мой. – И высыпал из бездонного мальчишеского кармана кучу металлических моделей, фигурок.

– А это что? – принц схватил игрушечного робота.

– Это биоробот, управляется на расстоянии. Смотри. Он идет и стреляет из обоих бластеров. Вот так!

Боже мой! Хорошо, что Лувр уже закрывался и в новых залах, где стоит французская скульптура XV–XVIII веков, уже никого не было. Трещали автоматные очереди. Воздух с визгом рассекали самолетики, пролетая над головами Вольтеров и Мольеров. Мраморные фигуры, по-моему, пребывали в шоке. Роботы шли на роботов. Монстры лезли на монстров. Железный тираннозавр рвал на части резинового динозавра.

Мой внук был, конечно, половчее, ему же привычнее. Но юный Генрих IV хорошо расставил свое войско. Оно начинало теснить противника.

На шум из дальних дверей уже бежали служители – негр и девушка в элегантной серой форме.

– Аларм! Тревога! – закричал я.

Серебряный мальчик мгновенно прыгнул на постамент и застыл профилем к окну. И игрушки сами, что ли, посыпались в карманы моему внуку. Во всяком случае, когда прибежали те двое, мы медленно выходили из зала.

– Что здесь произошло? – строго закричала девушка.

– Кажется, сюда залетел голубь, – наугад ответил я, направляясь к выходу.

Негр и девушка подняли головы туда, к темной стеклянной кровле, пытаясь разглядеть и найти виновника переполоха.

Вот и говорите после этого, что войн скоро не будет, когда это в самой природе, в любом, даже серебряном, мальчишке.

ИЗ ДРУГОЙ ЭПОХИ

Саша увидел его, то есть ее, в кафе.

– Смотри, дед, это ящер, – прошептал он. – Динозавр.

Я не удивился. После новой американской кинокартины Париж наполнился доисторическими чудищами: в витринах магазинов, ресторанов, на рекламах и вообще повсюду. В прошлый мой приезд Париж был желто-зеленого цвета и только что не прыгал по-лягушачьи. Лягушек и сейчас можно встретить, но без прежнего восторга.

– Где? – спросил я.

– Вот, за столиком, – показал внук.

– Во-первых, это женщина, а не динозавр, – возразил я, – а во-вторых, это Дина, моя знакомая. Привет!

Дина обрадованно закивала нам. В своем умопомрачительном пиджаке в черно-белую клеточку, длинная, в сапожках из крокодиловой кожи и с такой же сумочкой, она действительно была похожа на большую ящерицу. Продолговатое увядшее, покрытое легкой сеткой морщин лицо дополняло сходство.

Я заказал себе пива, Сашке – бутылочку оранжа. Мы с Диной оживленно беседовали, конечно, об общих знакомых, естественно, о давних знакомых. Как, кто с кем, когда, почему, куда уехал, как теперь, не вышло, бодрится, бедняга.

Сашка глядел на Дину большими глазами.

– А вы из какой эпохи? – неожиданно спросил он.

– Из какой эпохи, малыш? – изумленно поднялись нарисованные брови. – Хм, видимо, из той же, что и твой дед.

– Нет, что ты, – поспешил я, – ты прекрасно выглядишь.

– Действительно, – грустно улыбнулась Дина. – Мы им кажемся мастодонтами.

– Вы – добрый динозавр, – проницательно произнес внук.

– Динозавр? – растерянно заморгала она.

– Вот почему тебя зовут Дина! – засмеялся я.

Она помолчала немного.

– А что, может быть, вправду я теперь Дина-динозавр? Не возражай.

Она первой поднялась и вышла из кафе. Я смотрел ей вслед и думал, что впервые вижу динозавра с такими долгими красивыми лодыжками и походкой манекенщицы. Все-таки она была определенно более человеческим существом, чем те, о которых мы с ней перед тем говорили. Вот уж где когти и зубы, броня и зубцы. Ударом сильного хвоста они перешибут любую репутацию, сломают любую судьбу. Что делать, борьба за выживание в сильно похолодавшей обстановке. Бронтозавры. Те, кому удалось зацепиться, держатся изо всех сил.

Видимо, я произнес последние слова вслух, потому что внук сказал:

– А бронтозавры не живут на деревьях.

– Ну да, броненосцы, – рассеянно ответил я.

– И броненосцы не живут.

– Тогда ленивцы живут.

С этим Сашка был согласен. А я подумал: «Ленивцы вообще всюду живут: и во Франции, и в Германии, и в Америке, если на «социале». А в Берлине у меня живет друг-толстяк, поэт, добродушный ленивец. Позавидуешь. Живет и в ус не дует, конечно, если у ленивцев есть ус.

В МЕТРО

Поздно вечером возвращался я от одного теперь прославленного русского художника, поселившегося недавно в Париже. Пустынный в эти часы Севастопольский бульвар с проносящимися машинами и одинокими слоняющимися фигурами хотелось миновать поскорей. Многие кафе были уже затемнены, а стулья внутри составлены пирамидой.

Спускаюсь в метро. Зеленый билетик с полоской затягивает щель магнитного контроля, подхватываю его, вылезающего дальше, резиновые тиски пропускают меня – я уже там.

Поезда ждать долго. На одной из скамеек лежит пьяный нечесаный клошар, подогнув босые ноги, под головой – рука, под скамейкой – пластиковая бутыль, на треть – темного вина, «клошарское», и разбитые туфли. Черной