Читать книгу - "Собрание сочинений. Том 2. Мифы - Генрих Вениаминович Сапгир"

– Смотри, она покупает и покупает. Серебряный Сакре-Кёр в виде подвески для ключей. Вандомская колонна, мраморная, для карандашей. А это Дом Инвалидов с открывающимся золотым куполом. По-моему, пепельница.

– Или плевательница.

– Когда она успела переодеть юбку? Смотри, выпуклый мощный зад прикрывает, волнуясь, вокзал Сан-Лазар.

– Гляди, она выше всех.

– Она растет, ей приходится нагибать голову под сводами галереи.

– Она не умещается. Она сует свою мясистую ручищу в двери сувенирной лавчонки и захватывает горстями всю эту металлическую и пластмассовую мелочь.

– Продавцы суетятся где-то между ее ног.

– Они в экстазе.

– Они что-то выкрикивают.

– Она шагает через поток автомобилей.

– Они, пренебрегая опасностью, бегут, лавируют и суют ей, цепляют на нее, бросают вслед значки, часики, клипсы, шарфы, платки, пончо и все, все…

– Зачем они это делают? Что с ними?

– Эта огромная женщина…

– Кто она?

– Эта женщина – Париж.

– А они?

– А они парижане.

ЗОЛОТОЙ ПОГРЕБОК

На задворках Нотр-Дама на университетском берегу Сены ресторан за закрытыми ставнями – «Серебряная башня», для очень богатых. Между тем заказывать надо за полгода, не иначе. Как и что там внутри, обычный парижанин и представить не может.

Но есть там дальше, в путанице старинных – узких, окно в окно – переулков гораздо менее известный «Золотой погребок». После полуночи сюда подъезжают и подходят странные личности, однако все во фраках, в черных вечерних туалетах. Один в непроницаемых темных очках, притом однорукий, другая со склеротическим оплывшим лицом, больная базедовой болезнью. Третий при каждом шаге и движении весь скрипит, похоже, на искусственных шарнирах. А эта молодая, красивая, тусклые волосы падают длинными прядями на крупный жемчуг, на обнаженные покатые плечи, объясняется на пальцах – немая.

Внутри, под низкими арочными сводами, во всю длину помещения накрыт стол, уставленный длинными пыльными (чтобы видно было – вино старое) бутылками. Сверкает хрусталь и фарфор. Чего здесь только нет. Нет, я не буду перечислять всего, но икра и семга, спаржа и трюфеля – всегда. А главное, торжественно вносят при свечах под аплодисменты присутствующих «фрут де мэр»: креветки, устрицы, улитки, омары, раковины Сен-Жак – все это блистает, и дышит, и переливается перламутром горой на огромном подносе, как на взморье во время отлива.

Странные гости хватают руками икру, пьют, расплескивая шампанское, мужчины вытирают жирные пальцы о смуглые плечи дам, но те не обижаются. Все друг с другом давно знакомы. Там ссорятся, тут обнимаются и целуются. Веселятся все. И всю ночь. Одна особенность. Сыров там не подают. Никогда.

Однажды произошел-таки казус. Кто-то, кажется, кем-то приглашенный, что очень редко случается, в общем, посторонний, попросил официанта принести ему сыра, как это и полагается в конце трапезы. Соседи посмотрели на него, будто он произнес что-то в высшей степени неприличное, сморщили носы – и отодвинули стулья.

– Гарсон, мне – камамбер! – взывал непосвященный в наступившей громкой тишине.

Метрдотель устремил на него холодный взгляд, ничто не шевельнулось в его бывалом сизом лице. А кучерявый смуглый гарсон наставил на него палец пистолетом и сказал:

– Пу!

Посторонний смутился. Озираясь в недоумении, он явно не понимал, что вся та шикарная веселящаяся публика – парижские нищие. И никто из них не хотел, чтобы запах сыра ощутимо напоминал ему о ежедневной работе, о немытых тряпках, которые днем выставляет он напоказ.

С ПОМОЙКИ

– Этот свитерок с помойки.

– Отличный свитерок.

– И эти джинсы с помойки.

– Нормальные джинсы.

– И плащ, посмотри.

– Модный плащ. А где эта помойка?

– Эта на улице Клиши.

– А в прошлый раз?

– В прошлый раз я на Барбес своих из Москвы возила.

– Ходят теперь по городу, никому невдомек.

– Как от Кардена, я умею выбирать!

– И подумать, не дороже десяти франков.

– А хочешь пять?

– За пиджак?

– За пиджак.

– Ну, ты гений.

– Не я гений, просто здесь надо все знать.

– А на тебе тоже с помойки?

– Да ты что, слепая? На распродаже в галерее «Лафайет» купила. Вот и фирма всюду спорота.

– Действительно, спорота.

– Нет уж, парижанки с помойки не одеваются. Если что надо, они ждут. Видела, как роются, копаются в кофточках, когда сейл?

– Да, хуже наших.

– А ты – с помойки!

– Нет, что ты, я вижу, на тебе все фирменное. Только фирма спорота всюду.

После шлепая к метро. «Конечно, с помойки. И модная кофточка, шелковая, с помойки. И кружевной воротник с помойки. И туфли с золотым ободком. А лисья шубка и подавно. Все парижские помойки облазила и нашла. Зубы мне заговаривает. Что я, не вижу?!»

МАДЕМУАЗЕЛЬ ПИ-ПИ

Востренький нервный носик, небольшие карие глазки, тонкие подвижные губы, шея длинная, затылок высокий, волосы каштановые обильные – все это по отдельности не производит особого впечатления, но собранное вместе в движении – неотразимо.

Такую француженку я увидел в общественном туалете в саду Тюильри. Произошла некоторая неловкость, послужившая поводом к нашему знакомству. Я порылся в кошельке и не нашел трех франков за кабину. (Кстати, всюду – два, а в коммунистическом Сен-Дени вдвое дешевле – один, могу засвидетельствовать). Я пожал плечами и молча показал дежурной банкноту в 500 франков, все, что у меня было с собой. Размена у нее не было. Молодая женщина мило улыбнулась и показала мне, так же молча, что в кабину я могу пройти бесплатно. Видно, я тоже произвел благоприятное впечатление. Или банкнота. Так мы, можно сказать, познакомились.

Придя сюда в следующий раз и увидев ее, я объяснился на своем скудном французском.

– Завтра могу, – сказала она, снова улыбнувшись так мило, что отражения ее улыбки просто заплясали в белом кафеле.

– Завтра дежурит другая.

– Ваша подруга? – глупо спросил я. Во всяком случае, я хотел это спросить.

– Нет, – терпеливо улыбалась девушка. – Она не моя сестра. Она старушка, но помнит лучшие дни.

В общем, мы договорились встретиться у золоченых ворот Тюильри.

На следующий день в синем зимнем небе летели океанские длинные облака, которые уже подрумянивал закат. Было холодно и ветрено. Мы шли наугад сквозь вечерний Париж, во всяком случае, я шел наугад. Мы перекидывались отрывистыми фразами, во всяком случае, она их бросала. И такие близкие улыбающиеся губы. Я ее поцеловал. Это вышло естественно, как «привет» или «спасибо». По-моему, она даже сказала мне «пожалуйста». Мы шли и целовались в сумерках. И рядом, обгоняя нас и навстречу шли вечерние пары. И тоже останавливались и целовались, и даже на ходу. Это было чудесно, но замерзли мы отчаянно.

Я потянул ее в ближайшее