Читать книгу - "Собрание сочинений. Т. 3. Глаза на затылке - Генрих Вениаминович Сапгир"

мальчик это или девочка, нет, одну шапочку и запомнил. Вроде мне ее достаточно, ключ она к чему-то важному, и даже льняные локоны или стриженый затылок в зеленке – лишнее.

Наутро проснулся, сразу – желтая шапочка. И сюжет какой-то был, знаю. Найти бы мне ее сейчас, сразу бы открылось. Вышел в переднюю: висит кожаная куртка, пальто жены, кепка моя, пыльная шляпа, которую давно не ношу, коричневые перчатки на подзеркальнике. Откуда ей здесь и быть? Вернулся в комнату.

Беспокойство какое-то одолевает. Сел к столу, записал на листке: «В троллейбусе впереди ехал ребенок в яркой вязаной шапочке…». Ну и так далее – до этого места. А что дальше делать, не знаю. Это удивительно, детская шапочка, а я места себе не нахожу. У меня и внук почти взрослый. Нахлобучит черный колпак АДИДАС, только его и видели.

Снова тянет глянуть, хотя понимаю, что бессмысленно. Ну вот, кожаная куртка, пальто, шляпа… а вот и желтая шапочка, яркая – вроде светится даже. Вон куда я ее вчера забросил – на самый верх, за медный канделябр зацепилась. Моя любимая вязаная шапочка.

Быстро притащил и подставил стул. Встал, дотянулся, на цыпочки привстал – и сдернул мою шапочку с медной завитушки. Легко спрыгнул, ударился коленкой, правда. Снял с моей детской вешалки прошлогоднее пальтишко, тесновато – уже вырос. Глянул в зеркало, на подзеркальнике по-прежнему лежали коричневые узкие перчатки. Привычно отражается мохноглазый подросток, размашистые брови – поперек. Нахлобучил свою желтую шапочку на самые глаза, распахнул входную дверь, поддал какую-то одинокую галошу (откуда взялась?) и – только меня и видели!

А ведь если бы не нашел шапочку, так бы и остался здесь, то есть там – в скучном взрослом мире среди газет, забот, политики и глухого непонимания.

ДВЕРЬ

Люди представляются мне бесконечным рядом закрытых дверей по коридору. Одни заперты на всякий случай, другие и открывать не хочется.

Был у меня один блестящий ключик. И по тому, как трудно он мне достался, думал: там – сокровища! Открыл эту дверь, а там глухая стена. И никуда не ведет.

____

…Исчезают люди, исчезают двери. Остаются стены или руины.

УТРО ДЕКАБРЯ

Темно с утра.

…просто как ребенок: сразу обеими ногами влез в левую штанину, а правая сбоку болтается. Стыдно взрослому человеку, такая мелкая досадная оплошка, еще и думать про это. С другой стороны, с кем не случается!

…это могло быть и с женщиной. Но юбку они натягивают сверху. А разве не опускают вниз и ступают как в воду, будто пробуя – холодна ли?

…вообще себя контролировать.

…сразу втиснуться в чужую жизнь, даже не примерить. Обеими ногами в одну штанину… над собой усмехнулся.

…даже когда снова надел брюки – теперь нормально, ощутил какое-то неудобство. Вот оно что. Перемешалось. Ночь вступила в день – отодвинула утро. И образы сна еще витают в реальности. Непонятно, был ли у своей любовницы в темной и тесной – сладко и томно вспомнить – квартире. Или она сейчас войдет уже в качестве жены – и вспоминать не хочется, поссорился вчера. Уснул у себя в кабинете.

Темно еще потому. Снега нет.

Вот еще что. На столе – стакан, похожий на кубик – полон, светом или жидкостью, изнутри светится.

ГНЕЗДО ПУЛЕМЕТЧИКА

Он явно был королем бомжей: шляпа набекрень, седина, рваные джинсы, туфли, тускло поблескивающие – все-таки от него несло сладким и затхлым: запах давно немытого тела. И заросший пестрыми клочьями затылок тоже выдавал его – с головой, как говорится.

Она была девушка с вокзала.

– Где ты живешь?

– Выше.

– На чердаке?

– Еще выше, – он показал на неясную проплешину света в темном небе там над крышей.

– Шутишь?

– Возьмешь две бутылки, приглашаю, сейчас и поедем. Ко мне, в резиденцию.

Действительно, на чердаке он зажег свечку, как Гаврош внутри слона, обнаружилась лесенка вверх в какое-то еще помещение.

Поднялись, озарилась зыбким и темным светом – скорее всего кабина с двумя окнами, внутренность башенки. В остальном все было обыкновенно. На полу лежал продавленный матрас в цветочек, как только затащил. На стуле – кипой иллюстрированные журналы с помойки.

Вместо пепельницы – здоровенная банка из-под краски и бутылки…

Потом она смотрела. Вниз на вокзал: ряды фонарей по перронам. Электронные часы наравне светятся, и погоду показывают. 15 градусов. Тепло. Дальше теснились крыши и деревья, тускло золотилась луковица церкви. Свет затененной луны исподволь скользил по ней. И вдруг она вспыхивала (блаженное чье-то воспоминание).

Снова посмотрела вниз и увидела: тоненькая фигурка скользит к стоянке такси. Вот ее платок на плечах, и пальто узнать можно. Да это же она сама. Сейчас подойдет к хозяину, делиться будет с толстомордым. Жалко себя стало. И денег жаль. Крикнуть бы: «Иди сюда, дура!» Не услышит отсюда. А вон и электричка, последняя, как раз до Петушков довезет.

Слезы текли из ее размазанных глаз, оставляя следы на щеках. Он был галантен – король бомжей. И налил вина полную пивную кружку (украденную).

– Раньше, – рассказывал он, – здесь сидел пулеметчик.

– А зачем? – улыбнулась сквозь слезы.

– Рассказывают, вся Москва была поделена на секторы, секретно.

Чтобы все простреливалось насквозь. Всюду были башенки, отдельные секции чердаков, окна на верхних этажах оборудованы.

И когда праздник или какой-нибудь Кастро приезжает, здесь пулеметчика сажали.

– Кого расстреливать?

– Ну, вы, нынешние, ничего в политике не смыслите.

– На хуя она нам нужна? Всё надоело.

– А если покушение или еще что-нибудь. Вот он тут и сидел. И бутылка спирта сбоку – положено было для бодрости. Один бывший летчик мне рассказывал. Чуть что… —

Король показал: он оперся локтями о подоконник и затрясся, застрочил: тра-та-та-та-та!

– А сейчас мы живем – кому жить негде. Эх, был бы я этим пулеметчиком…

– Хорошо у тебя в замке. А мне еще работать. Не буду сегодня. – сказала она решительно.

– От толстуна попадет.

– Ну и пускай.

ЧЕРНЫЙ ПАКЕТ

У нашей пожилой знакомой, что в соседнем доме, умерла собака – колли, от легочно-сердечной недостаточности. Кашляла, не могла даже лечь на подстилку, но при виде моей жены пыталась вилять хвостом. Возили к врачам до последнего дня, не помогло. В лифте собака вдруг закричала, коротко, пронзительно. «Как наш Рик, помнишь?» – сказала жена. Почему собаки так страшно кричат перед смертью? Слишком по-человечески.

Обрушилось горе на одинокую старую женщину, все равно как ребенок умер. Надо было похоронить. Приехал на машине женатый сын. Положили