Читать книгу - "Глаза и уши режима: государственный политический контроль в Советской России, 1917–1928 - Владлен Семенович Измозик"

червонцев, а для нас гроши ничтожные», «…вот мы работаем до пота лица, а другие от нечего делать получают по 300–400 р., речь идет об управляющих завода», «Что же мы защищаем? Неужели то, чтобы одни вымирали с голода, а другие ездили на курорты и вырезали излишки жиру, <…> никто не знает, что в 1925 г. во многих селах Украины ели суррогаты, которые в доброе время не будет есть ни лошадь, ни собака, а в городах пьют шампанское и кушают разные кушанья» [939].

Это чувство социальной зависти в сочетании с ощущением собственной экономической неустроенности и бесперспективности находило выражение в различных требованиях и лозунгах. Весной 1928 года в обстановке так называемого «хлебного кризиса» крестьянская беднота Тармокинского сельсовета Тарского округа в Западной Сибири приняла воззвание, в котором, в частности, говорилось: «У зажиточных все есть <…> и они теперь стараются сорвать с бедноты три шкуры. <…> Советская власть! <…> помоги же нам! <…> Прикажи нашим зажиточным живодерам продать солому по умеренной цене» [940]. Летом 1928‑го в самых разных районах страны вновь замаячил призрак голода. Информационная сводка № 11 от 28 августа 1928 года, подготовленная аппаратом ЦК ВКП(б), констатировала «систематические перебои в снабжении хлебом городского населения», случаи заболевания в Оршанском, Полоцком, Витебском округах «на почве употребления в пищу суррогатов хлеба» [941].

Тремя неделями ранее в политдонесении Уральского военного округа цитировалось одно из писем в Красную армию в качестве типичного примера: «Мы, твои родители и твои дети, через 2–3 недели будем умирать с голоду. Поспеши выхлопотать нам бумагу, чтобы дать нам хлеба, чтобы не допустить нас до гибели. 21‑й год надвигается» [942].

Даже в крупных промышленных центрах, где положение было, безусловно, лучше, сводки отмечали недовольство населения продовольственным положением. В октябре 1928 года в сообщении о настроениях рабочих в Ленинграде говорилось, что на фабрике имени Бела Куна «главной темой разговоров у рабочих <…> недостатки продуктов и очереди у магазинов». На это же указывал в апреле 1928 года И. Е. Каспаров, ответственный секретарь партколлектива завода «Красный треугольник», где, как на ленинградской фабрике «Равенство», велись следующие разговоры: «Десять лет строим, говорите, что положение улучшается, а в результате изволь стоять в очереди за хлебом» [943].

Таким образом, материалы политического контроля, на наш взгляд, убедительно свидетельствуют о том, что годы НЭПа не привели к подлинной стабилизации в экономических настроениях ни в одной из крупных социальных групп Советской России. Рабочий класс и крестьянство, являвшиеся социальной основой режима, все чаще жаловались на нереализованность большевистских лозунгов 1917 года. Их волновали значительная безработица, низкий уровень зарплат и доходов крестьянского хозяйства, высокие цены, плохие жилищные условия, постоянные перебои в снабжении продовольственными и промышленными товарами. «Мы хотим работать и быть сытыми», — писал секретарю ЦК ВКП(б) В. М. Молотову рабочий-краснознаменец Л. Н. Калинин осенью 1926 года [944]. Передача земли крестьянам, ставшая одним из важнейших факторов победы большевиков в Гражданской войне, не решила проблем аграрного перенаселения российской деревни, повышения культуры земледелия и уровня жизни. Субъективные ощущения крестьянства, жаловавшегося в своем большинстве на экономическую неустроенность, подтверждаются статистическими данными. Переделы земли вели к дроблению наделов. Их число с 16 миллионов в 1914 году выросло до 24 миллионов в 1924 году.

Крайне низкой оставалась производительность труда в сельском хозяйстве. Одной из основных причин этого являлся слабый уровень обеспеченности сельскохозяйственным инвентарем и рабочим скотом. До 40 % пахотных орудий в 1927 году составляли деревянные сохи; до трети крестьянских хозяйств не имели лошадей, основной тягловой силы. К этому добавлялся неэквивалентный обмен сельхозпродуктов на промышленные товары, увеличившийся по сравнению с дореволюционным временем. Промышленные товары в подавляющем большинстве были дорогими и невысокого качества. Деятельность торговой кооперации, в значительной степени страдавшей от политизированности и бюрократизированности, не удовлетворяла нужды большей части крестьян. По мнению В. Л. Телицына, «мира между крестьянством и властью, деревней и городом в годы новой экономической политики не получилось, можно говорить лишь о кратковременном перемирии (но и к нему шли, не считаясь с жертвами): власть шла на определенные уступки, и крестьянство шло на подобного рода уступки, но не более того» [945].

Обещания позаботиться о достойном уровне жизни интеллигенции по большей части оставались на уровне декларирования. Основная часть интеллигенции — народные учителя, работники государственного здравоохранения и культуры, труженики сельского хозяйства — жили весьма скудно. Их заработок был ниже зарплаты среднего квалифицированного рабочего. Дореволюционное существование для многих из них превратилось в прекрасное воспоминание о безбедной и устойчивой жизни.

Еще хуже было положение тех слоев населения, которые нуждались в социальной защите: безработных, инвалидов, стариков. Пенсии по возрасту назначались в исключительных случаях по решению высших законодательных и исполнительных органов. Социальные пенсии в РСФСР в 1926 году, по данным зам. наркома социального обеспечения З. П. Соловьева, получали 140 тысяч человек, а нуждающихся в них было около 500 тысяч. Только в деревне нуждающихся инвалидов проживало до 400 тысяч человек, а пенсии получали лишь 40 тысяч. При этом средние пенсии по РСФСР составляли 25 рублей в месяц, а расходы на социальное обеспечение в целом — 0,67 % бюджета. Для сравнения: в Англии они составляли 8,64 % бюджета, а во Франции — 11,5 % [946]. К 1928 году в стране имелось около 2 миллионов безработных.

Раздуваемая властью «военная тревога» 1927 года, не имевшая никаких объективных оснований, вызвала естественную реакцию населения — желание запастись продуктами впрок. Результатом, как отмечал «Политобзор состояния СССР» за июнь 1927 года, стали перебои в снабжении хлебом, солью, сахаром и другими продуктами в 15 губерниях и округах, в том числе в Брянской, Владимирской, Иваново-Вознесенской, Московской, Нижегородской, Смоленской и т. д. Обзор за декабрь 1927 года подтверждает обострение снабжения рабочих районов предметами первой необходимости, главным образом хлебом и мануфактурой: «Очереди за продуктами и мануфактурой стали бытовым явлением» [947].

В дальнейшем ситуация только усугублялась. Свертывание НЭПа, начало которому положила реакция власти на так называемый «хлебный кризис» конца 1927 — начала 1928 года, резко ухудшило и без того непростую экономическую ситуацию. Обзор за июнь 1928 года отмечал, что затруднения в снабжении городского населения хлебом охватили Центр, Ленобласть, Запад, Украину, Северный Кавказ, Поволжье, заводы Урала, некоторые районы Крыма (Севастополь) и Азербайджана. В ряде районов была прекращена продажа муки. Люди получали от 1 до 2 фунтов (400–800 г) хлеба в день на каждого. В ряде городов хлеб распределялся по специальным спискам и карточкам. В некоторых районах