Читать книгу - "Заметки поклонника святой горы - архимандрит Антонин (Капустин)"

(в чем Роман был особенно строг из династических видов) и все здравствовавшие в 930 г. 3) Хронология второй надписи ошибочна. 2-й индиктион не соответствует 6438 году. Мне представляется несомненным, что заметки эти явились именно в подтверждение предания о Романовом ктиторстве. К удивлению, Барский не говорит о них. Взамен того он видел иную надпись, «изрытую на мраморе великом с именами Романа и Константина и с хронологиею от P. X. (!) 950 г. инд. 9» (опять ошибка в индиктионе). Но Роман перестал царствовать в 944 и умер в 948 году. Все это, по моему мнению, – более или менее неудачные попытки монастыря привязать к себе имя Романа Старшего, подарившего св. Павлу Ксиропотамскому великий крест из Животворящего Древа. Самый хрисовул Романов, заверяющий дар сей, подтвердит предположение наше до совершенной очевидности.

Перед вступлением в соборную церковь нам указали на вделанную в стену с внешней стороны притвора малую мраморную икону св. Павла, как кажется, весьма древнюю. Самая церковь выстроена в 1763 г. Барский видел еще старую и находил ее расседшеюся во многих местах и близкой к падению, несмотря на то, что это было уже после четвертого обновления монастыря (Пульхерия, Роман I, Андроник, Селим, Петр и Александр Волошские). Она следует общему плану святогорских соборов, от коих не отличается и внутренним убранством. Стенная живопись ее 1783 года, и не замечательна. Собранная в ней святыня весьма обильна и разнообразна. Кроме крестов из Животворящего Древа412, нам предлагали для поклонения части мощей святых: одного из чад Соломонии, известных под именем мучеников Маккавейских, апостола Варфоломея, св. Фотинии (жены самарянской), Игнатия Богоносца, Трех Святителей, Иоанна Милостивого, Парфения, Григория Армянского, Андрея Критского, многих мучеников и преподобных Авксентия и Иосафа царевича. Видели мы и пресловутую чашу Пульхериину, действительно весьма замечательную, но точно ли приписываемой ей древности, неизвестно. Тут же нам показывали весьма малое евангелие мельчайшего письма, похожего на письмо Пандократорского сборника – без всякого летосчислительного указания, равно и шитые по шелку золотом портреты Романа и Андроника, в которых, разумеется, напрасно было бы искать сходства с подлинниками. Все это только desideria монастыря!

Библиотеки мы не искали видеть ради праздничного дня, в который совестно было утруждать братий послушанием, едва ли не самым скучным из всех известных в монастыре, особенно если монастырь этот своежительный. Хрисовулов и не было надежды видеть. Барский 6 раз нарочно ходил в Ксиропотам, чтоб увидеть хрнсовул Романов, но не удостоился этой чести. Любознательная настойчивость нашего паломника могла казаться опасною обители, сознающей за собой столько грехов против археологии. «Путеводитель» благоразумно называет хрисовул Романов списком, и притом в двух экземплярах; но о. арх. Порфирий еще благоразумнее свидетельствует, что это два, противоречащие один другому, подложных документа. Неизвестно, с которого из них сообщил нам копию неудержимый ничем в своих исследованиях Барский. В его копии Роман подписался под грамотою 6542 г., т. е. 90 лет спустя после своей смерти; в числе своих предшественников упоминает он в грамоте Никифора, а св. Павла Ксиропотамского называет сыном Августы Прокопии, дочери означенного Никифора и супруги имп. Михаила. Так как Михаил в 8I3 г. постригся в монахи, то ко времени хрисовула св. Павел должен был иметь не менее 220 лет. Полагать можно, что различные «списки» хрисовула явились вследствие желания исправить его исторические промахи; но когда это не удалось, списки увидели себя в необходимости сокрыться от любопытных глаз. А между тем вопрос о Романовом хрисовуле не устраняется и не теряет своей важности; ибо с ним связывается принадлежность монастырю великой части Животворящего Древа.

Прискорбно было вынесть из обители весьма важной и почтенной, едва уступающей Иверу, Лавре и Ватопеду по своему значению на Афоне, такое неприятное впечатление. Подлог нестерпим и в мире. Тем менее ему места за пределами мира, истинными или мнимыми, но признаваемыми. Его легко понять и объяснять, но не более. Извинить его ничем нельзя, что бы ни говорили в защиту его по доброте или простоте, или по сознанию собственных слабостей, снисходительные старцы, склонные вообще все ученые и нравственные промахи минувшего (а у минувшего где граница с настоящим?) приписывать одному и тому же великому несчастию – рабству. Документы вроде Романова хрусовула составлялись не для турков, а для своих собратий, в видах, которых нет нужды уяснять. Но печалит меня тут еще особенное обстоятельство, незаметное для многих, и, к сожалению, прежде всего – для самих производителей исторического святотатства. Кто бы на Св. Горе ни решился на подобный подлог, можно быть уверенным, что он делает это без обличения совести, потому что делает «ради святой обители». Но, приняв раз за руководство такое начало, легко предвидеть, куда пойдет руководящийся им монастырь. А если принявший оное встретится с другим ратующим под тем же знаменем, то что останется делать? Подкупать предержащую власть?.. Итак, рабство точно становится причиной беспорядка; но жаловаться на него не имеет права тот, кто вызывает его на беспорядок. Кроме нравственной ответственности, на составителе подлога лежит еще и другая, более прямая, – перед своим потомством. Легко было выдумать изображение царицы Пульхерии, навесить крест на шею статуе, подписать имя Романа под грамотою, составленною 90 лет после его смерти. Но каково последующим поколениям отстаивать ложь, ежедневно разоблачающуюся при неотстранимом свете истины? Отцы обители чувствуют неловкость своего положения и при всяком напоре на них пытливых вопросов отвечают: так мы приняли. Ответ естествен, но, конечно, неудовлетворителен. Впрочем, довольные всякой поверхностью исторической истины, ксиропотамцы, как и все святогорцы, – более или менее не в состоянии понимать огорчения любознательных археологов, недовольных их голословным утверждением, а часто и одним показанием без малейшего подтверждения, даже без сознания нужды в подтверждении. У них столько есть законных причин и поводов верить тому, во что верилось до сих пор, что сомнение для них и неуместно, и как бы невозможно. Для них самих подобное дело было бы неблагочестием. Но, по-видимому, и всякий другой, сомневающийся, по их мнению, должен выражать собою то же самое недоброе настроение духа. По крайней мере, их argumentum a honesto, употребляемый в подобных случаях весьма нередко, свидетельствует о том ясно. «Кто верит, тот верит», – слыхал я не раз на Св. Горе, что может быть переведено так: верующий доверяет; вследствие чего, если кто оказывается недоверяющим, то он оглашается невером, откуда один уже шаг и до «безбожника». Это, конечно, в существе своем есть только угроза или острастка, действенность которой рассчитывается преимущественно на поклонническом