Читать книгу - "Великий переход. Американо-советские отношения и конец Холодной войны - Raymond L. Garthoff"

15 апреля, сразу после американского бомбового налета на Ливию, Советский Союз отменил запланированную на 14-16 мая встречу министра иностранных дел Шеварднадзе и министра Шульца. Советские действия были, отчасти, минимальным шагом в поддержку Муаммара Каддафи (и единственным, который они предприняли). Но более значимым было свидетельство того, что Москва переоценивает перспективы сотрудничества с Соединенными Штатами, которые казались столь многообещающими в Женеве. В официальном "Заявлении советского правительства" осуждался американский "неоглобализм" и дипломатия на пушечном выстреле и утверждалось, что "последние действия Соединенных Штатов убеждают даже тех немногихна Западе, кто еще питал иллюзии относительно истинных намерений Белого дома, что его нынешний курс - это политика агрессии и провоцирования региональных конфликтов, политика увековечения конфронтации и балансирования на грани войны".

В секретном постановлении ЦК от 31 июля (среди авторов которого были Шеварднадзе, Добрынин и Яковлев) подчеркивалось, что хотя "непосредственным объектом политики "неоглобализма" сейчас являются главным образом страны третьего мира", на самом деле она была направлена прежде всего против Советского Союза и мирового социализма в целом. Она стремилась "не только остановить дальнейшее распространение и укрепление позиций социализма во всем мире, но и "истощить" СССР и его союзников, сорвать политику ускорения социально-экономического развития социализма как путем всеобщей гонки вооружений, так и изматывая его в конфликтах в различных регионах мира".

Картина выглядела безрадостной, но советское руководство не отказывалось от перспектив развития отношений. Горбачев в своей речи в Восточном Берлине 21 апреля вновь обрушился на американский неоглобализм в Никарагуа, Анголе, Афганистане и Камбодже и назвал действия против Ливии "пиратством". Но в нескольких выступлениях в апреле он уравновесил необходимость создания "новой международной атмосферы" и вновь подчеркнул необходимость прогресса в контроле над вооружениями.

18 апреля в речи, которой тогда не было уделено должного внимания, Горбачев сделал, как он выразился, "серьезное предложение о переговорах" о "существенном сокращении" обычных вооруженных сил в Европе, которое могло бы быть проверено инспекцией на месте и охватывало бы всю территорию "от Атлантического океана до Урала". "За этим последовало официальное предложение Варшавского договора на следующей встрече в Будапеште 11 июня, где было предложено создать новый форум - Конференцию по разоружению в Европе (КРЕ) в рамках Совещания по безопасности и сотрудничеству в Европе (СБСЕ), вместо более узконаправленных и давно назревших переговоров о взаимном и сбалансированном сокращении вооруженных сил (ВССВ). С помощью предложения о проверенном существенном сокращении обычных вооруженных сил Варшавский договор предложил провести переговоры о взаимном и сбалансированном сокращении вооруженных сил.

Для того чтобы это предложение было убедительным, ему не хватало только одного элемента (который был представлен два года спустя): асимметричного сокращения непропорционально больших (илиВаршавского пакта и Советского Союза. Это предложение представляло собой, так сказать, падение "другого ботинка", предлагаемое серьезное сокращение обычных вооружений в дополнение к ликвидации ядерных вооружений, предложенной в январе, хотя в то время на Западе это не получило общего признания. Наконец, важное развитие, все еще находящееся на стадии разработки в советской военной доктрине, было pa1tly раскрыто в упоминании Варшавского договора, призывавшем основывать военные доктрины и концепции союзов на "оборонительных принципах" и поддерживать "баланс военных сил на минимально возможных уровнях, сокращение военных потенциалов до пределов, необходимых для обороны." Конечно, это все еще могло быть просто риторикой, но через несколько лет было бы продемонстрировано, что это имело очень большое значение.

Катастрофическая авария на советской атомной электростанции в Чернобыле на Украине 26 апреля, не признанная сразу и без оперативного оповещения советского населения и близлежащих стран, имела как международные политические, так и радиоактивные последствия. Советское руководство, поначалу сильно дезинформированное местными чиновниками, которые пытались преуменьшить опасность и скрыть масштабы катастрофы, долгое время хранило молчание. Не только зарождающаяся гласность (открытость) была поставлена под угрозу, но и международная взаимозависимость, о которой так красноречиво говорил Горбачев на съезде партии, теперь проявила себя с новой силой - и с первоначально неуверенной реакцией Советского Союза. Советская медлительность в выполнении своих обязательств по информированию других была отчасти следствием внутреннего замешательства и недостатка информации в Москве. Политбюро впервые собралось по этому вопросу только через два месяца после аварии, примерно в то же время, когда были получены первые запросы из Швеции (и встречено честным заявлением Министерства иностранных дел, что они ничего не знают о ядерной аварии).

В соседних странах, особенно в Скандинавии (и, менее громко, в Восточной Европе), звучали обоснованные жалобы на запоздалое оповещение и отрывочную информацию. Даже когда советское руководство отчаянно пыталось выяснить истинные масштабы катастрофы и ее последствия, принять решение о контрмерах и о том, как проконсультировать другие страны, западные СМИ начали распространять всевозможные непроверенные слухи. В то время как Советский Союз правильно сообщил о двух погибших в результате аварии, UPI (и многие газеты, ссылающиеся на него) сообщили о 2 000 погибших. Другие издания (New York Post) утверждали, что погибло до 15 000 человек. Что еще хуже, Радио Свобода и Радио Свободная Европа начали сообщать о большом количестве погибших в Белоруссии, Украине, По земле и Венгрии, способствуя росту беспокойства и даже локальной панике там. В какой-то степени скудность официальной советской информации, особенно в первые дни, способствовала возникновению спекуляций. Но Советы разглядели заговор Запада, чтобы использовать это происшествие против них.

Несколько ведущих американских деятелей внесли свой вклад в советские подозрения. Как сообщила газета Washington Post, "президент Рейган и другие высшие должностные лица США пытались вчера мобилизовать мировое мнение против Советского Союза за то, что президент назвал его "упрямым отказом" предоставить полный отчет". Рейган фактически обвинил Советский Союз в том, что "его отношение к этому инциденту свидетельствует о пренебрежении к законной озабоченности людей во всем мире". Однако советский отчет, хотя и был еще очень неполным, стал началом того, что в конечном итоге превратилось в беспрецедентное советское раскрытие всей ситуации. Американские лидеры, казалось, были полны решимости дискредитировать все, что бы ни сказали Советы. Секретарь Шульц отверг советское объяснение и сказал, что он "готов держать пари", что погибло более двух человек". Руководитель аппарата Белого дома Дональд Риган назвал действия Москвы в связи с аварией "возмутительными", выходящими далеко "за рамки того, что должны делать цивилизованные страны". Директор по контролю над вооружениями Кеннет Л. Адельман высмеял официальное число погибших и придал