Читать книгу - "Ремесло древней Руси - Борис Александрович Рыбаков"

поддоном. От горлышка к плечикам шли две массивных ручки, придававшие всему сосуду сходство с античной амфорой. Еще больше аналогия со средневековой византийской керамикой и ее салтовскими вариантами.

Амфоры-корчаги встречаются при раскопках в ряде городов древней Руси, преимущественно южных. Корчаг много в Киеве, Вышгороде, Белгороде, Княжьей Горе, Смоленске, Старой Рязани, Вщиже, Ковшаровском городище и в ряде других мест. Все находки относятся к домонгольской эпохе. После татар амфоровидные сосуды исчезают повсеместно.

В украинском языке в отличие от русского сохранилось представление о корчаге, как об амфоровидном сосуде: корчага — сосуд для вина, с узким горлом[770].

В Киевской Руси корчаги употреблялись для хранения и перевозки жидкостей, главным образом вина, хмельного меда, изредка масла.

Древнерусские письменные памятники часто упоминают корчаги (кърчага, къръчага, корчага)[771] и почти всегда в качестве сосуда для вина: «а вино свое держи, купив корчагу» («Вопрошания Кирика», XII в.).

Древнейшие упоминания корчаги относятся к XI в. (ряд переводных памятников)[772]. В княжеских погребах в корчагах хранили значительные запасы вина: «… и ту дворъ Святославль раздели на четыре части… и в погребѣхъ было 500 берковьсковъ меду, а вина 80 корчаг»[773]. Даже в монастыри возили вино в корчагах: в житии Феодосия Печерского (XI в.) рассказано о том, как ключница князя Всеволода Ярославича послала монахам вино: «Привезоша три возы полны суще корчаг с вином».

В корчагах-амфорах, очевидно, транспортировалось на Русь из Византии виноградное вино. Князь Святослав в числе различных благ, сходящихся к Преславе на Дунае, упоминает и о вине: «… от Грѣкъ паволокы, золото, вино…».

В Радзивилловской (Кенигсбергской) летописи, оригинал рисунков которой восходит к XIII в., имеется очень ценное изображение корчаг, приведенное по поводу известного эпического рассказа об осаде Белгорода печенегами в 997 г. Легендарный сюжет об обмане осаждающих, позволил художнику изобразить различные типы сосудов.

Когда печенежские парламентеры увидели, что в Белгороде колодцы наполнены киселем и медвяной сытой, они попросили налить им этой чудесной пищи для того, чтобы убедить своих князей: «Людье же нальяша кърчагу цѣжа и сыты от кладязя и вдаша печенегом…»[774]

На рисунке изображен костер, на котором варятся кисель и сыта; около костра стоят два печенега в остроконечных шапках и держат в руках корчаги. Корчаги, изображенные в летописи, очень близки к южнорусским корчагам XI–XIII вв. и совершенно непохожи на громоздкие северорусские корчаги XV–XIX вв. Помимо двух ручек и узкого горла, мы можем заметить на рисунке маленький поддон и даже поперечные рубцы на тулове корчаги.

Принимая во внимание северное происхождение (Новгород или Смоленск) Радзивилловской летописи, мы должны отметить отсутствие корчаг-амфор киевского типа во всех предполагаемых пунктах в эпоху написания летописи, т. е. в XV в. Да и в южных городах корчаги-амфоры исчезли в послемонгольское время.

Таким образом, надпись на амфоровидном сосуде, удостоверяющая его древнее название — «корчага», увеличивает количество аргументов в пользу гипотезы Шахматова-Арциховского о копировании художником-миниатюристом XV в. более ранних образцов, восходящих к XIII в. В XV в. корчагой называли уже иной тип сосуда, чем тот, который с удивительной точностью воспроизведен художником там, где требовалось изобразить корчагу. Изобразив амфоровидный сосуд, художник выдал себя: он, очевидно, копировал миниатюру XIII в.

Производным от «корчаги» является термин «корчажец», опять-таки восходящий к XI в. В отличие от корчаги-амфоры, вмещающей 15–20 л, «корчажец вина» выступает в качестве меры вина на одного человека, которую ставят на стол каждому сидящему.

В киевском керамическом ассортименте XI–XII вв. мы можем указать тип сосуда, который, по всей вероятности, соответствует корчажцу. Это — небольшие глиняные сосуды с узким горлом, вытянутые вверх и имеющие по два декоративных ушка. Они устойчивы и хорошо стоят на столе. Внешне они напоминают амфоры-корчаги и являются мелкой разливной посудой. В городах Киевской Руси их очень много.

Для истории ремесла киевская корчага важна в том отношении, что удостоверяет местную киевскую выработку амфор-корчаг и наличие хороших гончарных горнов уже в XI в.

При метрологическом изучении корчаг необходимо будет обратить внимание и на корчажцы — не окажутся ли они кратными долями корчаги-амфоры? Кроме того, нужно выяснить отношение к римскому амфореусу.

Черепок корчаги с надписью XI в. позволил нам прочно связать этот термин с определенным типом древнерусской керамики — амфоровидными сосудами для вина и меда.

Не удивительно, что корчаги с вином, составлявшие необходимую часть пиров, воспетых в былинах, надписывались гончарами.

Благожелательная надпись, в которой мастер восхваляет вечнополный сосуд, обращена к будущему владельцу корчаги. Для нас это пожелание изобилия, написанное в эпоху Ярослава или его сыновей, является интересным штрихом быта Киевской Руси.

9. Эмаль

Вершиной русского ювелирного мастерства было производство перегородчатых эмалей. Изделия эмальеров Киевской Руси до сих пор продолжают восхищать всех, кому приходится иметь с ними дело, так же как тысячелетие назад они восхищали своих европейских современников. Изучение истории русской эмали было начато в середине XIX в. И.Е. Забелиным, когда из древностей XI–XIII вв. была известна только незначительная часть доступного теперь материала.

Естественно, что в центре внимания Забелина был массовый материал XVI–XVII вв., а не единичные находки вроде старорязанского клада 1822 г.[775]

Большой шаг вперед в изучении византийских и русских эмалей был сделан Н.П. Кондаковым, тщательно собравшим весь наличный материал и сопоставившим его как с западноевропейским, так и с закавказским[776]. Заслуга Кондакова состоит как в хорошей сводной публикации отдельных разрозненных кладов, так и в детальном исследовании технической и художественной стороны древнерусских эмалей. К сожалению, Кондаков, исследуя русское эмальерное искусство, рассматривал его исключительно через призму византийского влияния и достоинства его определял только степенью сходства с византийскими оригиналами. Поэтому под пером этого крупнейшего знатока эмальерного дела русские эмали выглядят лишь провинциальным, огрубленным вариантом греческого мастерства. Своеобразие и полнокровность киевских эмалей XI–XII вв. при такой точке зрения ускользали от внимания.

За сорок лет, прошедших со времени выхода в свет «Русских кладов», наши музеи пополнились огромным количеством нового материала, в большей своей части изданного. С 1896 по 1939 г. количество известных науке русских эмалей возросло вдвое по сравнению с периодом 1822–1896 гг. Эти новые находки позволяют поставить ряд вопросов, связанных с датировкой, отдельными центрами производства, районами сбыта эмалей и т. д. В результате раскопок в Киеве были открыты эмальерные мастерские[777]; в кладах, в курганах и при раскопках городов были найдены разнообразные вещи с эмалью[778].

Из работ, посвященных эмалям и вышедших в свет после «Русских кладов», можно назвать статью М. Сергеевой[779], очерк В. Никольского[780] и интересную книгу эмальера-производственника В. Селезнева[781]. К сожалению,