Читать книгу - "Грезы президента. Из личных дневников академика С. И. Вавилова - Андрей Васильевич Андреев"

мысль: через пятьдесят лет «я» будущего философа и физика будет намного умнее теперешнего. Мое собственное «я» сорок лет тому назад и теперь – небо и земля. Что же остается? Ни души, ни тела. «Я» – совершенная фикция, ловко «придуманная» природой для эволюционных целей.

25 декабря 1946

Воображение. Призраки. Радио из Англии, рождественские гимны, колокола, орган. Здесь ничего. Помню старое московское Рождество лет 40 назад. Оно было во всех и на всем – явление природы. Где же граница между этими призраками и реальностью?

30 декабря 1946

Так ясна эфемерность. Спектакль, декорации, актерство. А есть ли что-нибудь настоящее? Порой кажется, что все: Платон, Эвклид, Декарт, Менделеев, Эйнштейн – только «детали». Главного, самого интересного, касающегося сознания не понял никто. И можно ли вообще понять? Я потерял платформу и все время в неустойчивом полете. Отсюда недалеко до сумасшествия, а после этого в сущности кончается все. Человек – только «в своем уме».

31 декабря 1946

Сижу сейчас на мягком старом зеленом кресле, и прошедший год в полном тумане. Как-то ничего не осталось. Только общий грустный вывод о временности всего. Мир из кусочков, атомов, электронов, нейтронов, сочетание которых, по Демокриту и Эпикуру, дает звезды, людей, понемножку разваливающихся и потом опять возникающих, как в детских игрушках вроде «<нрзб>». Так ли это или, может быть, еще хуже, ничто не повторяется. «Я» – фиктивный абсолют, будто бы всегда остающийся. Конечно, это надувательство природы. По-видимому, все летит, все меняется и остающегося нет ничего (вероятно, даже энергия, заряд и пр.). Это, по-видимому, основной вывод философии 1946 г.

1947

1 января 1947

30 лет тому назад ровно вернулся в Луцк из отпуска. В Питере только что на Мойке убили Распутина, и было ясно, что Россия перед грозой.

Отгремело тридцать лет этой грозы, больше полжизни, гроза не унялась. Повергнуты все прежние кумиры. Совсем другое, другие люди, другие идеалы и надежды.

У меня ясное чувство, что основное, главное в моей жизни прожито. Доживаю остатки. ‹…›

Мало сил. Страшный релятивизм, отсутствие абсолюта, точки опоры. Усталость. Тени прошлого.

18 января 1947

А люди все кажутся – облаками, временно собравшимися – и сам такое же облако. Материализм, доведенный до конца.

19 января 1947

Странное чувство. Все люди как призраки во сне, «облака». «Я» становится мелочью, а с ним все – жизнь, вещи.

‹…› …ездил по книжным и комиссионным магазинам. Странное чувство. Как будто все питерцы начинают понимать суету и призрачность вещей. Громадный Barrochio «Nativita»[351] за 600 руб., прекрасные книги, которые никому не нужны.

23 января 1947

Почему-то мерещатся питерские мокрые кладбища, постепенно пустеющий и спускающийся в провинцию гордый стройный город. Сам себе кажусь совсем бесконечно малым. Казалось бы, во мне есть основы для какого-то неосуществленного grand oeuvre[352]. Но нет его, распадается все на бесчисленную мозаику мелочей всякого рода, научных, организационных, бытовых. Одним словом, старые строки, написанные еще в Кельцах 32 года назад:

Шар земной ничтожный и презренный

Неизменный совершает путь,

И оков таинственных вселенной

Не дано навеки разомкнуть.

Люди кажутся без души, и все мираж, облака, сон и затем ничего.

2 февраля 1947

Полное отсутствие научной свободы. Полностью захвачен паутиной заседаний, «генеральских» советов, академической мозаикой квартир, юбилеев. Совсем машинная жизнь и машинная усталость. Завидую наивным старикам и молодым людям. Противно существовать режиссером, знающим все закулисные секреты и истинную цену происходящего.

Отдыхаю на музыке (радио), на Доменикино и Кранахе на стене – напротив. Неужели нельзя вылезти из трясины и последний десяток лет жизни прожить так, что вышел бы настоящий толк для людей.

‹…› Кругом – книги. Столько книг, которые хотелось бы прочесть. Но в большинстве случаев – разочарование. И нет времени. Муки Тантала.

Вчера – годичное собрание Академии. Опять – «вступительное слово» на тему «папашу надо слушать».

4 февраля 1947

Вчера совсем неожиданно умер Н. Д. Папалекси. Сегодня похороны. Рядом с Л. И. Мандельштамом. Мерз у могилы. Всем страшно, всем грустно. И не знают, как примирить. Что-то страшное и вопиющее этот конец «я». Как его понять? Как «разлетание облака»[?] Но тогда весь спектакль ни к чему. Или и надо смотреть как на спектакль (по-видимому, единственно «проводимое» до конца). А другое – «улетевшая душа». Сейчас на кладбище – ни бога, ни души. Бессмысленные камни. И так вот, как всегда на бесчисленных похоронах, никакого решения.

Сегодня годовщина смерти Олега, обрушившегося где-то у Алибека.

Ехал из Академии в «ЗИС» е, и казалось, что тоже вот-вот умру, как Папалекси, за шахматами.

‹…› Где же якорь спасения? Почему-то вот только тянет «Лютер» Кранаха на стене. Так жалко его потерять.

5 февраля 1947

Очень простая истина: сознание не может быть без «я». Но может быть, в ней и все дело.

16 февраля 1947

…некогда заглянуть в бездны природы и себя самого. Так вот к смерти и приближаюсь. Апатичное, совсем не вдохновенное состояние.

28 февраля 1947

Так ясна человеческая служебная роль и полная фикция «я». А для чего служба – неизвестно.

1 марта 1947

Странное чувство отрыва ото всего и всюду. Как будто бы природа готовит к концу. Смотрю на неубранные на полках книги, их много, читать большинство из них и даже трогать больше не придется. Какая-то отмирающая плоть. Питер, Академия с уходящей стариной.

Сам я растолстел, и наконец начинает пропадать то чувство молодости и мальчишества, которое так долго не покидало.

2 марта 1947

…все яснее «облачность» «я» и полная подчиненность ветрам. Самое тяжелое – некогда сосредоточиться. Нет настоящего дела, работы.

Ехал по снегу набережной Невки. Почему-то вспоминался старый Петербург, совсем неуютный. В городе остался волшебный, колдовской скелет, а люди бездарны, провинциальны.

7 марта 1947

Ко мне неотвязно привязался образ людей как облачек, собирающихся и разлетающихся. Ничего не было в начале, ничего не осталось в конце. Это страшно, когда думаешь о могилах на Ваганьковом, обо всех, кого знал, с кем жил за 56 лет. Все разлетелось бесследно, как облака. Случайные обрывки памяти, бумаги, письма, портреты. Но все это может сгореть, исчезнуть и ничего! Игра мировой статистики. Из миллиардов случаев кто-нибудь зацепится и перетянет нить к другим мирам и т. д. Цепь[353] – эволюции.