Читать книгу - "Дневники. 1946-1947 - Михаил Михайлович Пришвин"

- Здравствуйте! - говорю. - Разве не с вами я уговаривался, что по десять рублей до пристани. - Вот, - говорят, - получай. Беру деньги, а сам думаю, как бы мне их поучить.

- Чего это, - говорю им, - вы поскакали, когда нужно было заплатить: сначала бы заплатили как люди, а потом бы и скакали, как лягушки. - Нам, - говорят, - нужно было на пароходе вещи устроить. - А, так? - говорю. - Ну, вот и мне тоже надо сейчас на пароход. Я пойду, а вы покараульте мою машину, согласны? - Согласны, только зачем же тебе на пароход? - А вещи свои, - отвечаю, - мне нужно устроить.

Глядят они на меня, как овечки и понимают меня, а спросить о бумажнике не решаются. А я на них этаким демоном и с улыбкой демонической. Иду я на пароход и в буфет. Выпил, закусил, гляжу в окошко: сидят, ждут.

Пароход дал первый гудок. Они затревожились. Я выпил вторую. Пароход дал второй гудок. Я еще выпил. Смотрю, короли не выдержали, бегут. Я пропустил их на пароход, и как только они убрались - скок! на трап и вниз. Тут 293

пароход дал третий гудок, трап убрали, а они все к борту. Швырнул я им бумажник и кричу на прощанье:

- Смотрите, в другой раз не грязнитесь: не будьте свиньями, мои короли.

Думаю, что добрые писатели пощадили мой талант и мои годы: не позвали меня на собрание, а сам, к счастью своему, не полез на рожон.

19 Сентября. С утра небо паханое, но светлые и серые, и голубые борозды.

Еду в Дунино.

Приехал в Дунино к полудню.

Из беседы с Валентином более ясно, чем раньше, понял причину победы русских над немцами: это была победа того народного начала, силы, которую русский интеллигент чувствовал по себе то как добро, которое надо поставить как высшее («поклониться народушке» по Горькому, раствориться в нем по Толстому, броситься в чан по Легкобытову), то робко (это замечательно, что робко: Мережковские) выставив против народа-истока свой интеллигентный флаг.

Вот это страшное народное начало было спущено, как атомная бомба, против немца как интеллигента, и немец был слаб именно тем, что он был интеллигентом и злоба его была жестокая, немилостивая, гордо-интеллектуальная.

Эта сила народная исходит из вечной тренировки голодом, то есть смертью: русский простой человек - крестьянин приучил себя к близости смерти (свидетельство всех лучших писателей), как бы встречая ее на людях (на людях и смерть красна). Вот это чувство бесстрашия перед смертью «на людях» и создает ту «удаль», против которой мякнет и немецкий интеллигент, и даже его превосходное чувство-сознание «Pflicht».

NB. Разобрать Pflicht рядом с той русской народной силой, которую можно назвать удаль послушания, удальское служение или удаль безначалия перед лицом смерти: смертная удаль.

294

(Смертная удаль.) Мой Аврал должен быть написан и в [книгу] должна быть вписана психология смертной удали.

Постановление ЦК о Зощенко в своей моральной оценке уничтожается откровенным безобразием, издевательством грубым и почти мальчишеским над моралью еврея-интеллигента.

Мудро будет не принимать это на себя, как не принимали мы многое, многое до сих пор, все ниже и ниже спускаясь по лестнице интеллигента к народной стихии, к этому «Сфинксу».

(Валентин, конечно, бежал к немцам как к интеллигентам и добился того, что интеллигент дал ему в морду: с этого разу у него пробудился патриотизм.)

NB. Большевик хочет быть интеллигентом высшим,

сверхинтеллигентом, способным привести в разум и самого «Сфинкса». Он обманул сфинкса «землицей» замечательно: земля стала наша, но не моя (а сфинкс хотел землицы именно себе). И второй раз обманул его родиной: родина наша, а я на костылях и с орденом, а в кабак идти не с чем.

Сфинкс остался в совершенных дураках!

Можно себе представить, какой напряженный момент войны нашей русской, нашего интеллигента с нашим сфинксом, мы сейчас переживаем.

(Но удары судьбы неизменно должны ложиться на голову Сфинкса.)

Сила собственности состоит в том, что она есть творчески-организующее начало жизни, а слабость - что ее свободное развитие (свободная конкуренция) возвращает нас в действие круга стихийных сил (войн). Мы говорим против этого, что человека нельзя вместить всего в природу, закопать его в землю, что и как ни закапывай -макушка его будет видна. И значит, над естественным влечением жить хорошо и с охотой, называемом чувством

295 собственности, следует поставить высшее руководство, подчинить это чувство чему-то высшему.

У христианина это высшее начало - Христос (Бог).

У коммуниста?

То, за что мы сейчас боремся: весь-человек в своем творчестве.

- Хорошо, - скажете вы, - но весь человек, сливающийся своими творческими личностями в единую творческую личность всего человека, и есть Христос!

- Может быть, - отвечаем мы, - но сейчас мы не можем произнести имя Христа, потому что имя использовано для иных целей и больше не может удерживать человеческие массы от злодейства.

20 Сентября. Дунино.

Вчера вечером пошел мелкий дождь, и утро пришло, а дождь все идет. И так весь день.

Вчера вокруг дома собрал маслят, зажарил с картошкой и впервые поел в своем доме. После того провел свет и в тепле первый раз переночевал в своем доме. И, проснувшись утром, достал столик, табуретку и за чаем прочитал из Исаака Сириянина о том, что если в желании своем иметь пределом смерть, то это желание всегда победит (имея в виду подчинить свою страсть Богу).

Эта мысль мною высказана в начале «Падуна».

Заметил, что против курения действует сила самозаговора. Трудность состоит в решимости на самозаговор. Распустился и тянет ужасно, неприлично, унизительно. Стоит, однако, поговорить с собой наедине - и не только не хочется, а даже противно.

Но как трудно остаться с собой наедине!

В этом и есть сила аскетов, и все их ученье в том, чтобы научиться оставаться с собой наедине, или, как они говорят - с Богом.

NB. Прочитать Сириянина с целью понять сущность творческого аскетизма и в чем эта и ныне единственная сила человека, как такового, отличается от аскетизма отцов церкви.

296

21 Сентября. Вчера был дождь весь день. Вечером даже ливень был, а после того на короткое время вызвездило и с веранды я увидел Большую Медведицу и другие звезды, с детства такие знакомые и родные. И вся небесная обстановка моего домика была как мебель собственной души моей, и даже