Читать книгу - "Жизнь русского обывателя. Часть 3. От дворца до острога - Леонид Васильевич Беловинский"

но карточные долги платили, даже если для этого приходилось подделывать векселя или залезать в казенный денежный ящик. При этом, если проигрыш был сделан «приличному» человеку, еще можно было договориться об отсрочке, но заведомому шулеру полагалось платить немедленно: играть с шулером было можно, но договариваться нельзя. Условное понятие о чести не мешало видным представителям этого общества из офицерства, придворных, неслужащих дворян фактически держать у себя по домам игорные дома («держать банк»), запрещенные законом под страхом лишения прав состояния и ссылки на поселение в Сибирь. Собственно, «держать банк» и мог только хорошо известный в обществе человек: к иному бы и не пошли, опасаясь шулерской ловушки, да и просто никто не узнал бы о наличии большой игры в никому неизвестном доме. Недаром полиции, которая должна была следить за этим, предписывалось входить в такие частные игорные дома только при полной уверенности в том, что игроки будут накрыты с поличным, и вообще соблюдать большую осторожность и «политичность»: ворваться в дом какого-нибудь камергера двора или гвардейского ротмистра без серьезного повода значило получить большие неприятности с далеко идущими последствиями. Во второй половине XIX в. игры в светском обществе приняли умеренный характер, войдя в более приличные рамки, но известны случаи открытия подпольных игорных домов видными в обществе чиновными фигурами. Известный судебный деятель А. Ф. Кони рассказал о раскрытии в Петербурге в 1874 г. игорного дома с рулеткой, который содержал гвардейский штабс-ротмистр Колемин, а крупье у него служил отставной поручик Тебеньков. При аресте игорного дома в нем оказалось «Несколько лиц титулованных и с довольно видным общественным положением». Примечательно, что этот «неприличный» поступок судебных властей вызвал возмущение петербургского света и ходатайства видных сановников за «разбитую карьеру молодого человека».

Отметим также, что косо смотрели и на игры в лото, и особенно в домино, которое было даже запрещено как азартная игра. А устройство рулетки грозило каторжными работами.

Вообще же в первую половину ХIХ в. карточная игра приобрела характер подлинной эпидемии в русском обществе, особенно в 1810-х‑1830-х гг. Играли помещики, офицеры, чиновники, играли в городе и в деревне, играли в дороге, ожидая на почтовой станции лошадей. Естественно, что появились профессиональные игроки, даже из весьма громких фамилий. Не раз упоминавшийся здесь граф Ф. П. Толстой-Американец, по его собственным словам, любил искусством поправлять ошибки фортуны, но не любил, чтобы ему напоминали об этом. Друг А. С. Грибоедова, прочитав рукопись «Горя от ума», в которой он тоже упомянут («В Камчатку сослан был, вернулся алеутом»), он, не возражая против существа портрета, попросил поменять строчку «и крепко на руку не чист»: «Лучше сказать: “в картишки не садись”, а то подумают, что я ворую табакерки со стола». Затем, к середине века накал страстей стал спадать, и во второй половине столетия игра в карты перестала играть такую видную роль в дворянской жизни, переместившись в лакейскую, а в начале ХХ в. даже в крестьянскую избу. К концу века многие даже стали считать игру в карты занятием неприличным, недостойным. Это, конечно, не значит, что «приличные» люди перестал играть: многие клубы и даже спортивные общества, например, яхт-клубы существовали в основном для игр и за счет игр. Но все же имений уже не проигрывали, если они и были.

Довольно популярным и не требовавшим больших затрат развлечением, но свойственным все же более или менее образованному обществу, были «живые картины». Одетые в изящные полупрозрачные платья или легкие туники молодые дамы и девицы застывали перед зрителями в сложных группах, символизировавших какое-либо историческое событие или мифологическую сцену, зрители же должны были разгадать ее. Живые картины позволяли продемонстрировать в весьма рискованном туалете достоинства фигуры, принимая при этом наиболее выгодные позы. Понятно, что в домах у мелкопоместных и даже у сравнительно зажиточных степных бирюков «живые картины» были невозможны. Если костюмы были недороги, то знать мифологию все же нужно было и участницам, и зрителям.

Устраивались, наконец, и просто любительские спектакли, в которых единственно и дозволялось участвовать представителям дворянских, иногда аристократических фамилий. Равным образом устраивались концерты, где выступали или светские люди, или нарочито приглашенные иностранные и русские музыканты и певцы; иногда такие концерты устраивались в благотворительных целях специально для небогатых профессиональных артистов, например, иностранцев, попавших в трудное положение. Такие концерты для дворянства были единственной возможностью продемонстрировать свои таланты: выступление на профессиональной сцене покрыло бы фамилию несмываемым позором, и в тех редчайших случаях, когда люди из общества рисковали выйти на публичную сцену, они должны были скрываться под псевдонимом. С. Т. Аксаков, обладавший артистическим чутьем и великолепно декламировавший, вспоминал, что жена М. И. Кутузова, видевшая его на любительской сцене, «изъявила мне искреннее сожаление, что я дворянин, что такой талант, уже много обработанный, не получит дальнейшего развития на сцене публичной» (2, с. 287).

И опять же для любительских спектаклей и концертов нужна была публика высокого разбора – как участники, так и зрители.

Что касается званых обедов и ужинов, практически не различавшихся, то это были столь же обязательные, сколь и строгие по ритуалу и чинные светские мероприятия. Вдоль просторной столовой комнаты стоял длинный стол-«сороконожка» с двумя рядами легких стульев с плетеными сиденьями. Существовали правила размещения людей за столом. На «верхнем», то есть противоположном входу конце стола, во главе его, сидели хозяин и хозяйка, по правую и левую руку от которых размещались наиболее почетные гости. Далее гости рассаживались «по убывающей»: каждый знал свое место, знал, после кого и перед кем ему садиться. Это был довольно щекотливый вопрос, иногда вызывавший неудовольствия, так что иногда перед стульями расставлялись карточки с именами гостей. На «нижнем» конце, возле входа, сидели лица с самым низким статусом; например, когда за общий стол с определенного возраста допускались дети, они сидели на нижнем конце вместе со своими гувернерами, гувернантками, боннами и учителями.

При входе в столовую по сторонам двери стояли два небольших стола, один с закусками (разного вида икра, сыры, соленья, рыба), приборами и нарезанным хлебом, другой – с множеством графинчиков водок: очищенной, померанцевой, тминной, полынной, лимонной, смородиновой и пр. Предварительно гости-мужчины подходили к ним: рюмка-другая (но не более!) водки при обильных и тяжелых обедах были необходимы для улучшения пищеварения.

Перед каждым стулом на столе был куверт с множеством вилок и ножей, а также бокалами, рюмками и стаканчиками для вин, а за спинкой стула – лакей с салфеткой на руке. Лакеи разносили блюда начиная с верхнего конца, и какого-нибудь не слишком почетного гостя могли и «обнести» лакомым блюдом: в статусе гостей они разбирались получше самих гостей. Известен анекдот о таком госте, которого вельможный хозяин спросил после обеда: «Ну, как тебе, братец?» – «Премного благодарен,