Читать книгу - "Жизнь русского обывателя. Часть 3. От дворца до острога - Леонид Васильевич Беловинский"

и осев в имении, петиметр быстро обайбачивался. В XIX в. на смену петиметру пришел тип денди: тщательно, модно, но умеренно-скромно одетый, строго причесанный, нередко неглупый и достаточно образованный, этот юный представитель света в то же время зачастую отличался дерзостью, впрочем, выраженной настолько тонко, чтобы перед ним не закрылись двери гостиных. Эпатаж, демонстративное пренебрежение светскими условностями должно было привлекать внимание к денди, пока еще не добравшемуся до высоких чинов и должностей и нередко не имевшему большого состояния. Например, в ту пору считалось дерзостью пристально смотреть в лицо людям, старшим по возрасту или положению; особенно же это относилось к дамам, которые заведомо считались более высокого положения. Заглянуть в лицо особе женского пола было оскорблением, и, имея в виду разного рода шалопаев, шалунов, дамы на улице носили широкополые шляпы или шляпки-кибитки, переднее поле которых напоминало большой совок; когда же в моду вошли шляпки с узкими полями или шапочки без полей, с ними стали носить вуалетки, скрывавшие верхнюю часть лица. Именно поэтому в конце XVIII – первой половине XIX в. считалось неприличным носить очки, и близорукие светские люди пользовались лорнетами и моноклями. Так вот, в общественных собраниях, например, в театре, такие шалуны, стоя в партере (солидные люди абонировали ложи, молодежь ходила в партер, лишь появляясь в ложах знакомых в антрактах), во время антракта нарочито лорнировали дам в ложах. У денди было принято и приезжать в театр не к началу спектакля, а уже в ходе его, и уезжать до окончания, именно чтобы привлечь к себе внимание. В нарушение правил золотая молодежь ошикивала нелюбимую актрису или бесновалась после сольного номера всеобщей любимицы, но это уже было чревато: непременно дежуривший во время спектаклей полицмейстер мог вывести шалуна. Был и еще один признак денди – печать романтической разочарованности и скуки на лице. Возможно, у юного шалопая еще сердце учащенно билось от того, что он уже взрослый и самостоятельно выезжает свет. Но не делать вида, что ему уже все приелось и всем он пресытился, было невозможно.

Шалун – это разновидность денди. Шалун нарушал приличия уже не на грани дерзости, а переходя все грани. Вот что такое было – шалун: «…Однажды государь готовился осматривать кавалерийский полк на гатчинской эспланаде. Вдруг перед развернутым фронтом пронеслась марш-маршем неожиданная кавалькада. Впереди скакала во весь опор необыкновенно толстая дама в зеленой амазонке и шляпе с перьями. Рядом с ней на рысях рассыпался в любезностях отчаянный щеголь. За ним еще следовала небольшая свита. Неуместный маскарад был тотчас остановлен. Дамою нарядился тучный князь Федор Сергеевич Голицын. Любезным кавалером оказался Кологривов. Об остальных не припомню. Шалунам был объявлен выговор, но карьера их не пострадала. Страсть Кологривова к уличным маскарадам дошла до того, что, немотря на свое звание, он иногда наряжался старою нищею чухонкою и мел тротуары. Завидев знакомого, он тотчас кидался к нему, требовал милостыни и в случае отказа бранился по-чухонски и даже грозил метлою. Только тогда его узнавали и начинался хохот. Он дошел до того, что становился в Казанском соборе среди нищих и заводил с ними ссоры. Сварливую чухонку отвели даже раз на съезжую, где она сбросила свой наряд, и перед ней даже извинились». В. А. Соллогуб, отрывок из воспоминаний здесь приведен, довольно много места посвятил великосветским шалунам, в том числе Кологривову, между прочим, обер-церемониймейстеру двора, сводному брату всесильного александровского министра А. Н. Голицына. Конец этим мистификациям Кологривова был положен следующим случаем: «Кологривов был приглашен на большой обед. В то время как садились за стол, из-под одного дипломата выдернули стул. Дипломат растянулся, но тотчас вскочил на ноги и громко провозгласил:

– Я надеюсь, что негодяй, позволивший со мною дерзость, объявит свое имя.

На эти слова ответа не воспоследовало. Впрочем, ответ был немыслим и по званию обиженного, и по непростительному свойству поступка» (166, с. 366–368).

Широкоизвестным светским шалуном, удостоившимся неблагосклонного внимания Николая I, был князь Лев Гагарин. Царь, не любивший бездельников, поинтересовался у дядюшки повесы, отчего его племянник ничего не делает, так что он, царь, повсюду встречает его. Узнав о высочайшем вопросе, племянник заявил: «Мне в маленьком чине везде подобает шляться, а вот государь-то когда находит время всюду бывать, где меня видит?». Дерзость дошла до императора, и сиятельный шалопай был выслан на жительство в Нижний Новгород. Возглавив здесь шайку таких же молодых бездельников, Гагарин развернулся во всю ширь своей натуры. Сравнительно невинной проделкой была рассылка наиболее уважаемым нижегородцам приглашений на бал к губернатору, который вовсе и не собирался давать его. Однажды ночью гагаринская компания перевесила городские вывески, так что над дверями духовной консистории утром горожане узрели вывеску «Распивочно и на вынос», на здании судебной палаты предлагалась «Стриженая шерсть оптом и в розницу», на воротах архиерейского дома красовалась вывеска «Продажа дамского белья и приданого для новорожденных», а на губернаторском подъезде – изображение банки с медицинскими пиявками и объявление: «Здесь отворяют кровь». Гагарин выдрессировал пару годовалых медвежат и, занимая квартиру с балконом на втором этаже дома на оживленной улице, во время скопления публики спускал медвежонка на канате с балкона в толпу, а учинив переполох, втаскивал обратно. Завершились нижегородские шалости Гагарина устройством «афинской ночи», для чего была похищена или сманена женская прислуга почетных горожан. После этого князьку пришлось шалить уже где-то в Сибири (163, с 437).

И вестимо: от безделья чего не придумаешь.

Чем занимались все эти люди, каков был круг их интересов? Можно было бы заявить, что он ограничивался сплетнями в гостиных (о, разумеется, в высшей степени приличных, очень тонких, на полутонах и полунамеках!) да карточной игрой, дополняясь разве лишь балами, посещениями театров и концертов (положение обязывает! светский человек – публичный человек) и гастрономическими утехами. И это было бы правдой. Но не всей. Не говоря о том, что значительная часть светских людей все же так или иначе служила, хотя бы чисто номинально (мужчины, разумеется), среди светского общества немало было и людей талантливых или, по крайней мере, не лишенных способностей, и людей действительно образованных, для которых образование не заканчивалось с выходом из детской или пансиона. Вспомним молодого светского человека Штерича, о котором с разных сторон вспоминали и плебей Никитенко, и утонченный аристократ граф Соллогуб. Между прочим, сам Соллогуб, подлинно великосветский человек, был неплохим писателем, а его «Тарантас», появлению которого он сам искренне удивлялся в своих воспоминаниях, – и посейчас одно из лучших произведений русской литературы, да и «История двух калош» получила достойный прием у критиков. Соллогуб был еще и талантливым музыкантом, дилетантом, конечно, но талантливым. А салон его тестя