Читать книгу - "Альфред Великий, глашатай правды, создатель Англии. 848-899 гг. - Беатрис Аделейд Ли"

клыки он привез королю и чья кожа идет на изготовление прочных канатов; о тюленях и прирученных оленях, которых используют как приманку для их диких собратьев. Он заявил, что у него самого (а он — один из самых знатных людей в своем «скире», Халогаланде) шесть сотен оленей, но лишь двадцать голов скота, двадцать овец и двадцать свиней, и что «небольшой участок, где он сеет хлеб, он пашет с помощью коней». Это последнее утверждение было удивительно для англосаксов, впрягавших в плуг быков. Охтхере рассказал, что Норвегия — «очень длинная и узкая» и все пахотные земли расположены по побережью, а дальше к востоку тянутся болота: в некоторых местах они уходят очень далеко, и нужно две недели, чтобы их пересечь. Он говорил о шведах и о «квенас», обитающих на северо-востоке, которые во времена вражды с норвежцами перенесли свои легкие маленькие лодки посуху в норвежские озера, о датских островах и о земле, где жили англы до прихода в Британию: мимо нее он проплывал во время своего пятидневного путешествия из Скирингсаля на юге Норвегии в Хедебю.

За развернутыми описаниями Охтхере следует краткий рассказ Вульфстана, поведавшего о своем путешествии в Восточную Пруссию. В этой диковинной «Восточной земле» в изобилии имеются мед и рыба и в каждом бурге правит свой король; короли и богатые люди там пьют молоко, а бедняки и рабы напиваются медом, и обычаи, по которым они хоронят своих умерших и передают наследство, очень странны.

Альфред воспринимал человеческое знание как единую целостность и расценивал свои переводы с практической, просветительской точки зрения, поэтому у него едва ли возникали сомнения, когда он включал путевые рассказы своих гостей-путешественников в древний географико-исторический трактат. При его страстном интересе к сведениям любого рода ему не составляло труда перейти от естественной истории и современных реалий к мифам и легендам далекого прошлого. Его живое воображение занимали и поражали в равной мере охтхеревские киты и боевые слоны эпирского царя Пирра, плавание скандинавского торгового судна и стратегия персидских и пунических войн.

В историческую часть древнеанглийского перевода (Эрозия Альфред добавлял новый материал не столь щедро, как в географическое введение, однако свобода, с которой он редактирует текст, многое говорит нам о его методах работы. По выбору отрывков, пропускам и дополнениям можно судить о его воззрениях и вкусах. Альфред опускает все частное и преходящее, зато рассказывает подробно о героических деяниях, обо всех проявлениях мужества, патриотизма и самопожертвования. Он объясняет незнакомые образы: римский триумф, храм Януса, кентавры, амазонки (в его представлении — «бедные бездомные женщины»). Иногда король дополняет рассказ Орозия собственными сведениями и историями, возможно, содержавшимися в «Энхиридионе». Альфред, говоря о походе Цезаря в Британию, уточняет, что римский полководец сражался с бриттами «в земле, что ныне зовется Кент» или «возле брода, именуемого Уоллингфорд»{245}; рассказывает, что император Тит считал день потерянным, если он не совершил ни одного доброго поступка{246} (упоминание такого рода содержится и в Англосаксонской хронике). Короля привлекали яркие образы, и он стремился придать каждой картине зримую реальность. Описывая казни египетские, он утверждает, что жабы не давали людям работать, и в поданной на стол еде их было столько же, сколько мяса; а укусы мошкары, терзавшей людей и скот, «горели и болели»{247}. Историю прошлого король переосмысливает в соответствии с личным опытом. В его изложении персидский царь отнимает у «элдормена» его «скир»{248}; Тиртей, хромой поэт, предводительствуя армией спартанцев, воодушевляет своих воинов песней словно англосаксонский gliwman{249} а Гомер становится «скопом», то есть «придающим форму», «созидающим»{250}. Филипп Македонский собирает корабли и «становится викингом»: он грабит торговые суда, чтобы пополнить свою казну, опустевшую за время долгой осады Византия (Константинополя), «главной королевской резиденции, морского бурга, первого в восточном королевстве»{251}.

Королю-воину были, наверное, особенно интересны те отрывки, где Орозий повествует о военных действиях: о «боевых колесницах» фараона, сокрушенных властью Господа; о маршах и контрмаршах, осадах и битвах, морских сражениях и военных хитростях греческих, персидских, карфагенских, римских «королей» и «элдорменов» (у которых были, разумеется, свои «тэны» и свой «фюрд»). Мистер Пламмер отметил, что Альфред, возможно, почерпнул из «Всемирной истории» некоторые практические приемы. Давая пояснения к тексту, король, вероятно, вспоминал события своей жизни. Гордый ответ скифов, объявивших, что им «милее сражаться, нежели платить дань»{252}, должно быть, рождал неприятные мысли об английских сокровищах, отданных викингам. А когда Альфред писал о том, как враги изгнали египетского царя и его «людей», преследовали его и опустошили всю страну, «кроме болот»{253}, на память ему наверняка приходил Этелни.

Благодаря этой способности Альфреда увидеть в прошлом отражение настоящего, книга, созданная Альфредом и его помощниками, обретает жизнь и собственный голос. По незнанию они допускали нелепые детские ошибки в переводе слов и изложении фактов, и тонкие оттенки смысла почти всегда от них ускользали. Им не дано было постичь до конца глубину греческой души и величие имперского Рима. Но взяв на себя роль наставников, они исполняли ее не как поденщики или сухие педанты, а с великим усердием и любовью к истине, с наивным почтением к древнему знанию и дерзкой отвагой провозвестников новой цивилизации. Их совместными усилиями обыденный язык постепенно обретал выразительность и гибкость, превращаясь в могучее орудие литературы; подбирая слова и обороты, они формировали, порой неосознанно, будущие языковые нормы.

Постепенно складывался особый стиль древнеанглийской прозы: подтверждением этому служат устойчивые конструкции, встречающиеся в установлениях и официальных документах, Англосаксонской хронике и альфредовских переводах. О том же свидетельствуют лексические и стилистические совпадения между «Орозием» и Хроникой, «Бедой» и «Диалогами» Григория Великого, «Обязанностями пастыря» и «Правдой Альфреда», «Боэцием» и августиновскими «Монологами». Некоторые обороты и средства выражения обиходного языка были опробованы и признаны непригодными, другие выдержали проверку временем и продолжали использоваться в обыденной речи, обретя более возвышенные коннотации. Обладая определенной долей воображения, можно опознать в одном отрывке творение Верферта, в другом — различить руку Плегмунда; можно проследить по всему сочинению непосредственное вмешательство короля, но в конечном счете не столь уж важно, как распределялась работа. Альфред достоин занять свое место среди родоначальников английской литературы, но не как автор какой-то конкретной книги, а как создатель ученой традиции, вставший во главе широкого духовного движения: он вдохновлял соратников своим стремлением к идеалу и при этом чувствовал себя причастным к их надеждам и честолюбивым замыслам.

Авторство древнеанглийского перевода «Церковной истории» Беды Достопочтенного вызывает сомнения. Его принадлежность