Читать книгу - "История Вселенских соборов. Часть II. Вселенские соборы VI, VII, VIII веков - Алексей Петрович Лебедев"

собора, но они содержат одну веру. Если кто вопреки учению и деяниям отцев, собиравшихся в Никее и Ефесе, будет изыскивать, или переисследовать, или перестраивать веру, да будет анафема. Если Св. Дух присутствовал с отцами, как и действительно Он присутствовал, и определял то, что ими определено, то перестраивающий это, упраздняет благодать Святого Духа». Слушая подобные речи председателя собора, и быть может, не замечая в них никакой задней мысли, собор восклицал: «кто нарушает эти постановления, тот анафема! Диоскор — великий страж веры! это слова Св. Духа. Ты страж правил! Чрез тебя имеют жизнь отцы!» (Деян. III, 181–2). Трудно впрочем предположить, чтобы эти восклицания были единодушными; трудно предположить, чтобы напр. Флавиан и его сторонники могли восклицать о Диоскоре, что он «страж правил». По всей вероятности, это были отдельные голоса епископов-монофизитов, приписанные всему собору[244].

Подготовив таким образом собор к решениям не в пользу Флавиана и его сторонников, Диоскор приступил к рассмотрению учения и дела Евтихия. Позван был на собор Евтихий. Первые уже слова, с которыми обратился Евтихий к собору, показывали, что он считал собор единомысленным с собою. Он сказал: «я поручил себя Отцу, Сыну и Святому Духу, и вас имею свидетелями своей веры, за которую я подвизался вместе с вами» (Деян. III, 183). Затем он приступил к объяснению своего исповедания веры; для этого он представил две письменные статьи. Здесь говорилось: «благодарю всеблагого Бога, в настоящий день, в который благочестие чрез вас получило право свободной речи (не так говорил Евтихий на соборе Константинопольском 448 года), и уведомляю собор о том, что случилось со мною ради веры. Хотя я с самого детства дал обет жить в уединенном молчании до самой старости и уклоняться от всякого смятения, однако же мне не удалось исполнить такого обета: я подвергся навету за то, что я по определению здешнего (Ефесского) собора не согласился мудрствовать против веры, изложенной отцами в Никее» (Деян. IIИ, 184). Заметим, что это начало исповедания Евтихиева, предложенного собору, ясно дает понять, что Евтихий вполне был убежден в благоприятном для себя исходе его дела на этом соборе. Иначе чем объяснить, что Евтихий вместо того, чтобы оправдывать и защищать себя, в приведенных нами словах скорее выступает в качестве обвинителя на Флавиана? Очевидно, им сосчитаны были все шансы в свою пользу. Далее в своем исповедании Евтихий, не высказываясь прямо о том, как он учит о соединении двух естеств во Христе, приводит вполне символ веры Никейский, утверждает, что он твердо держится постановлений собора Никейского и Ефесского, говорит, что он проклинает еретиков Манеса, Валентина, Аполлинария, Нестория и всех начиная с Симона волхва (Деян. IIИ, 185. 186. 188). И потом решительно переходит к обвинениям на Флавиана и на собранный этим против него собор. Он жаловался, что хотя Евсевий Дорилейский и обзывал его в обвинительном акте еретиком, но прямо не указывал никакого вида ереси Евтихиевой для того будто бы, чтобы воспользоваться ошибками языка его, Евтихия, во время прений и обвинить его в каком-либо заблуждении; жаловался на то, что собор Константинопольский, хорошо зная обещание Евтихия не выходить из монастыря, вызывал его для судебного разбирательства в тех расчетах, чтобы осудить его, как человека непослушного Церкви, когда он не явится на собор; жаловался, что, когда против ожидания Флавианова он предстал однако же на собор, ему не дали ничего высказать в свое оправдание, не дали произнести его исповедания веры: «судилище наполнилось шумом и волнением, — клеветал Евтихий, весьма многие начали беспорядочно тесниться и со всех сторон оглушали меня криками»; и прежде чем, так повествовал Евтихий, хоть что-либо он успел прочесть из своего исповедания, «вдруг прочитано было осуждение против меня, составленное заранее». Евтихий доносил также собору о том, что будто деяния собора Константинопольского, судившего его, были впоследствии переделаны ко вреду для него. «Итак прошу теперь, говорил Евтихий в заключение своего исповедания, обсудить и возведенную на меня клевету и неправду, и происшедшее от этой причины беспокойство во всех церквах, и возникший отсюда для многих соблазн, предать виновников всего этого церковным наказаниям, и вырвать всякий корень хуления и нечестия» (Деян. III, 193– 96). Читая эти слова Евтихиева исповедания, трудно с первого раза определить: кто это говорит — обвиненный ли, каким был Евтихий? Но подобные слова не приличествуют ему, как обвиненному; судья ли? Но таковым Евтихий вовсе не был. После того, как прочитаны были статьи исповедания Евтихиева, Флавиан потребовал было, чтобы для надлежащего обсуждения дела Евтихия вызван был пред лице собора и Евсевий Дорилейский, который, как обвинитель, должен был представить свои обвинительные пункты против Евтихия. Но императорский чиновник Елпидий не дозволил этого, сказав: «император повелел прежним судьям стать в ряду подсудимых и не иметь права голоса. Отцы собора теперь собрались, чтобы судить судей; но не так, чтобы вызвано было снова лице обвинителя и тем подан был повод к волнению» (Деян. III, 197 –199). Вместо того, чтобы, выслушав одну из сторон, Евтихиеву, выслушать и противоположную сторону — Евсевия Дорилейского, Елпидий распорядился, чтобы прочтены были лишь деяния собора Константинопольского 448 года и повергнуты обсуждению.

Во время чтения деяний Константинопольского собора во всем свете обнаруживаются монофизитские убеждения как Диоскора, председателя сборища, так и большей части заседавших с ним же епископов. Когда читались указанные деяния и когда дело дошло до того места в них, где говорится: «мы веруем в Единого Господа Иисуса Христа в двух естествах после воплощения и восприятия плоти от св. Марии; кто мудрствует иначе, того объявляем чуждым церкви»: при чтении этих слов собор или, лучше сказать, партия Диоскора подняла страшный шум. Посыпались с разных сторон замечания, клонившиеся к обвинению в ереси защитников православия. Одни говорили: «никто не признает Господа за двух после соединения; не разделяй неразделимого, — так мудрствует Несторий». Диоскор с своей стороны еще сдержанно заметил: «помолчите немного, выслушаем другие хулы. Зачем мы обвиняем Нестория, Несториев много». Прочие говорили: «из прочитанного мы замечаем, что здесь изложена другая вера, отличная от той, которая изложена в Никее и Ефесе». Один из епископов даже прямо провозгласил: «если подобная вера имеет свое начало в этих деяниях, то анафема тем, которые дали такое начало для неё» (Деян. ИII, 23). Но полный взрыв негодования монофизитствующего собора против православия проявился в особенности при чтении того вопроса в деяниях Константинопольских, который задан был Евсевием Евтихию, именно: «исповедуешь ли ты два естества после воплощения»? Многие из членов собора закричали при этом: «возьмите, зажгите Евсевия, пусть он живой горит,